«То, что бывает с другими». Основательница российских «кафе смерти» — о страхе неизбежного и стыде перед старостью

Справка. Death Cafe — это встречи для тех, кому нужно поговорить о смерти в неформальной обстановке. Проект появился в 2011 году в Великобритании. Его основатель, веб-дизайнер Джон Андервуд, почерпнул идею от знакомого антрополога Бернара Кретта, который работал над связанными со смертью ритуалами и беседовал с пожилыми людьми об этом. Первое кафе открылось в Лондоне, но, поскольку это создавалось как некоммерческая международная инициатива, Андервуд позже описал правила таких встреч, чтобы и другие люди могли создавать Death Cafe по всему миру и говорить о сложных вещах за чашкой чая. В 2016 году «кафе смерти» появилось и в Москве. Основателем российского проекта стала онкопсихолог Екатерина Печуричко.

По мере приближения к концу жизни люди остро переживают экзистенциальный страх перед увязанием и кончиной. Но многие россияне предпочитают игнорировать вопрос смерти и старения как можно дольше. Почему мы избегаем этой темы? Планируем умирать молодыми или это страх накликать то, чего мы боимся?

Мнений вроде «не говори о смерти — накличешь!» я слышала достаточно, в том числе от образованных и материалистически настроенных людей. Срабатывает какой-то стереотип, магическое мышление, мол, не надо думать и говорить о смерти, вдруг ты её тем самым призовёшь. Это довольно странно, ведь если следовать обратному пути и никогда о смерти не думать и не говорить — тогда что? Мы никогда не умрём?

Парадоксальное у нас отношение: с одной стороны, люди не хотят и не готовы задумываться о факте своей смертности, нет какой-то публичной повестки и культуры разговоров на эту тему. С другой — в публичном поле всегда есть заметки и репортажи о криминальных смертях, катастрофах, суицидах, смертях знаменитостей, и эта информация пользуется огромным спросом, её обсуждают, на неё реагируют. И люди привыкают к тому, что смерть — это то, что бывает с другими, в сериалах, в новостях.

Признать факт своей смертности очень трудно. По Ялому (Ирвин Ялом, американский психотерапевт. — Прим. «Секрета»), смерть — одно из базовых условий существования человека, одна из четырёх данностей, с которыми мы рождаемся (одиночество, бессмысленность, свобода и смерть). Человек вынужден справляться с этими данностями, и смерть — самая трудная из них.

Люди предпочли бы, чтобы смерть их застала врасплох, мгновенно: не мучиться, не проводить месяцы и годы в ситуации, когда ты уже социально умер, утратил близкие связи, возможно, даже похоронил своих взрослых детей. Мысль, что ты должен будешь всё это прожить и осознать, что ты приближаешься к смерти, что всё для тебя заканчивается, очень и очень пугает.

Мы все живём с установкой на успех. У успеха есть определённый набор критериев, которые транслируются обществом. Старость и умирание в эти критерии не входят. У нас царит культ молодости: мы все должны быть молоды, здоровы, красивы, бодры, веселы, активны. И напоминание о том, что в какой-то момент ты постареешь, очень неприятно.

Да, есть пожилые, которые прыгают с парашютом, ходят на танцы. Мой папа вот до 85 лет ходил в мастерскую писать картины. Но бывает и по-другому.

Человек может слечь с инсультом, потерять здоровье, и этот сценарий моментально выбивает из парадигмы вот этого «успешного успеха», к которому мы стремимся. На это тоже не очень-то можно повлиять. Хотя некоторые и пытаются идти по пути здорового старения, сохранять физическую и интеллектуальную активность — чтобы иметь возможность прожить свою старость наполненно, а не в болезни и немощи. От других сценариев люди отворачиваются, предпочитают не видеть.

Вариант, при котором у тебя наступает мгновенная смерть, тоже несёт с собой неприятные моменты: ты не успеваешь попрощаться со своими близкими, не успеваешь привести дела в порядок. Нужно ли готовиться к смерти, перешагнув некий возрастной рубеж, или лучше жить так, как будто её вообще нет?

Что значит «готовиться»? Кто-то из пожилых людей всё-таки как-то готовится. У них, как правило, есть место на кладбище, отложены «гробовые» деньги на похороны и какой-то узелок с одеждой «на смерть». Так готовились наши бабушки, не знаю, как с этим дела обстоят сейчас.

С другой стороны, некоторые люди, мне кажется, живут так, как будто готовы умереть в любой момент. Они не делают долгов, в том числе в отношениях, говорят близким о том, что они их любят. Они понимают значимость своей жизни, у них есть свои достижения, выполненные цели.

Можно ли считать готовностью, когда ты уже всё сделал и выполнил некую свою программу и у тебя осталось время ещё что-то сделать, но в принципе ты удовлетворён своей жизнью? Или готовность — это внутренняя мудрость, когда ты понимаешь, что ты смертен и что смерть внезапна? И это знание придаёт тебе неких сил и влияет на твой образ жизни, на твои отношения, на способность наслаждаться каждой минутой?

Мне кажется, что чаще люди, когда готовятся, делают это чисто технически. Мой друг, возглавляющий похоронное бюро, работает по прижизненным договорам о смерти. То есть он не бежит под двери умершим, а рассказывает людям, что можно заранее прописать все свои желания, касающиеся похорон. Около 90% его клиентов — это родственники, которые заключают договор для своего болеющего пожилого близкого. И то — огромной очереди из клиентов на эту услугу нет.

Даже обращение к похоронному дому до смерти с вопросом о возможности такого договора вызывает у людей чудовищный стыд, как будто они делают что-то плохое, загоняют кого-то в могилу. Такие договоры обычно заключают не раньше, чем за полгода до смерти, когда человек уже сильно болен и прогнозы врачей неутешительны. И даже тогда родным очень трудно на это решиться.

Почему такие договоры не заключают заранее, лет за 10 до предполагаемого финала? Принято мнение, что мы должны бороться за жизнь — свою и своих близких — до конца.

Поэтому подготовка должна быть именно на этом уровне: признания факта смертности в голове. Для этого никогда не рано, произойти может всё что угодно.

Я себе в какой-то момент сказала: даже мой ребёнок может умереть. Я не могу произносить эту мысль без слёз, но так случается. Многие люди, которые приходят к нам на встречи, потеряли детей.

Понимание не облегчит ни боль потери, ни страх перед смертью, но может дать возможность как-то по-другому сейчас жить и выстраивать отношения с близкими.

Мы сейчас говорим о ситуациях, когда прижизненные договоры заключают родственники. А ведь тех, кто готов заключить их на себя, ещё меньше.

К прижизненным похоронным договорам на себя часто прибегают одинокие люди, которые знают, что о них после смерти позаботиться будет некому, или те, кто имеет разногласия с родственниками, в том числе по вопросу похорон.

Так можно предусмотреть важные для человека моменты и процедуры, оставить распоряжения: на каком кладбище хоронить, отпевать или нет, кремировать или закопать, какая музыка будет, какой костюм, какой макияж, какое фото на надгробии.

Часто разногласия возникают между верующими людьми и атеистами, и те, кто хочет защитить свои жизненные принципы и после смерти, предпочитают обратиться к похоронному агенту на правах клиента, а не переубеждать родных. У родственников, в отличие от агентства, нет никаких обязательств перед умершим, они сделают так, как хотят сами.

По вашим наблюдениям, кому тема смерти страшнее, молодым или пожилым?

Сложно сказать. Я бы не стала обобщать, что молодым далеко до конца и поэтому им не страшно. У подростков есть познавательный интерес к смерти, хотя родители боятся этого интереса.

Мы боимся, что наши дети будут познавать смерть на собственном опыте. Но, вообще-то, есть люди, которые со смертью столкнулись в достаточно молодом возрасте. Перенеся потерю, на многие годы люди зачастую просто отгораживаются от любых связанных со смертью ситуаций.

Для пожилых людей, напротив, может оказаться важным разговор о смерти, но у нас такие разговоры не принято вести и поддерживать. Надо понимать, что их заводят не только те, кто хочет умереть. А с другой стороны — кто-то может действительно этого хотеть. Мы испытываем перед таким желанием бессилие.

Мы не готовы сталкиваться со страхом и беспокойством близкого человека, с его желанием поделиться. Поэтому родственники стариков обычно от этих разговоров отгораживаются и стараются переключиться на что-то позитивное.

То же самое бывает, когда про сложные темы родителей спрашивают дети.

Мне кажется, что сейчас молодёжь больше следует идее, что они сами создают свои правила и могут выбирать, как им жить и как им умирать. Осознанность выше. Поэтому молодёжь охотно обсуждает в том числе вопрос собственных похорон, продумывает, какой обряд наилучшим образом отразил бы их индивидуальность, их ценности и представления о жизни. А через это им легче и подходить к вопросу готовности к смерти их родителей, бабушек и дедушек. Так что на молодое поколение надежда есть.

Фактической смерти часто предшествует смерть социальная. Некоторые неосознанно загоняют своих родителей в этот социальный гроб раньше времени, потому что они не вписываются в парадигму культа молодости, и мы не знаем, что с ними делать. Дискриминацию людей даже предпенсионного возраста демонстрируют и работодатели, и политики. Сохранилась ли у нас в принципе концепция уважения к старости?

Мне никогда не нравилась концепция какого-то отдельного уважения к старости. Это тоже сегрегация и проявление эйджизма. Мы выделяем определённую группу и считаем, что в отношении этой группы уместно, логично и хорошо проявлять уважение, не давать много работать и так далее. На мой взгляд, это в чистом виде проявление патерналистской позиции, попытка показать, что эти люди — несамостоятельные, отсталые. И вот мы сейчас для них немного подкрутим реальность, и это будет значить, что мы о них позаботились. Мне это странно слышать.

Лучше просто иметь уважение к человеку во всех его состояниях, начиная с детского возраста. Почему к детям в детском саду обращаются в командном тоне: «Встали и пошли»? Мы ж так своим коллегам не говорим? Люди, находящиеся в таком вроде бы немного зависимом положении: дети от взрослых, больные от врачей, пожилые от взрослых детей, — они утрачивают субъектность.

Проблема в том, что мы их низводим до их уязвимости, делаем их объектом нашей заботы. Мол, всё, что нужно, мы вам сейчас сделаем, за вас решим, жильё обустроим, лекарства привезём. И недоумеваем: а что, разве вам ещё что-то надо?

Мне всегда очень жаль видеть, что мы за этой внешней оболочкой, которая напоминает нам о нашей уязвимости и смертности, о будущей утрате поощряемых обществом преимуществ, не видим человека.

Как будто без всего этого от личности больше ничего не остаётся. Когда мы утрачиваем подвижность, красоту, социальные функции, у нас остаётся многое из того, что составляло нас, но страх этой утраты нас парализует.

10 лет назад у меня самой произошёл некий «сдвиг». Мы с мужем и маленьким ребёнком ездили несколько лет подряд в Хорватию на натуристский семейный курорт. Натуристы похожи на нудистов, их цель — максимально приблизиться к природе. Туда приезжали либо семейные пары с маленькими детьми, либо пожилые пары.

Последних особенно много. Все ходят голыми, и ты при таком количестве обнажённых тел вдруг понимаешь, что все абсолютно красивые, живые, проводят прекрасную жизнь. Одна сцена меня поразила до глубины души.

Там была пара, мужчина и женщина, обоим за 80. У мужчины был тремор, он ходил с палочкой и в ресторане садился сразу. Женщина ему всё приносила сама, потому что он просто не мог себе ничего донести. И вот мы однажды идём мимо их домика и видим их на балкончике. Он сидел за столиком, а она вынесла ему какой-то напиток и пошла за чем-то ещё. И в этот момент он раз — и хлопнул её по попе — с удовольствием, вот этими трясущимися руками!

Для меня это был потрясающий эпизод, когда я поняла, что жизнь есть и в таком состоянии. Да, ты не можешь сам себе принести тарелку, но ты остался всё тем же мужчиной, которому важна его женщина. Которую он может хлопнуть по попе, а она ему улыбнётся.

Есть Балтиморское [научное исследование старения] (https://www.ncbi.nlm.nih.gov/pmc/articles/PMC4853823/) от Национального института США по проблемам старения. Оно выявило, что люди, которые негативно относятся к старости в молодом возрасте, склонны к деменции, синдромам Альцгеймера, Паркинсона и другим выраженным изменениям на органическом уровне. Эти изменения превращают их в тех самых немощных людей, которых они когда-то презирали.

Мне кажется, это хороший повод для нас как для общества задуматься о нашем отношении к старикам, ведь оно прямо влияет на то, какими мы сами будем в старости.

К слову об отношении. В последние два года, пока у нас бушует коронавирус, вопрос здоровья пожилых людей стал особенно острым, ведь вирус долгое время прицельно бил по пожилым. На этом фоне многие осознали хрупкость человеческой жизни. Заставила ли пандемия по-новому посмотреть на стариков и начать их ценить больше?

По идее, ситуация с ковидом должна заставить нас переосмыслить свое отношение к смерти и ценность жизни. Пандемия показала нам, что мы можем умереть в любой момент, не только будучи пожилыми. И иногда это настолько внезапно, что мы не сможем даже попрощаться с родными. Это страшно.

Осознание этой неожиданности потери, невозможности попрощаться тоже пугает. Но люди адаптируются к любой ситуации. Мы уже как будто попривыкли ко всему этому. И не сказать, чтобы все вакцинировались и все носят маски. Хотя забота о близких действительно стала более интенсивной и целенаправленной, но и патерналистской.

Сколько сейчас споров в семьях из-за прививок! Одни убеждают родителей вакцинироваться, другие отговаривают. Но признавать, что наши пожилые родители могут самостоятельно делать выбор из своих представлений и отношения к жизни, для многих сложно. Что делать с этим их выбором? Осуждать? Заставлять?

Тем не менее за время пандемии мы услышали от гостей нашего кафе много историй о том, как они стали больше общаться со своими пожилыми близкими, обеспечивать их в бытовом плане, переезжать ухаживать за ними. Стали ли сами пожилые больше заботиться о себе? Скорее нет.

В этом возрасте очень трудно менять привычки, образ жизни, отношения, установки, это не на два года процесс. Если же ты всегда о себе заботился, следил за здоровьем, наблюдался в поликлинике, ты продолжишь это делать и сейчас. Но хотелось бы, чтобы пандемия побудила нас больше заботиться друг о друге и о себе, ведь COVID-19 бьёт по самым слабым.

Сейчас общество разделилось на фоне пандемии и остро стоящей проблемы вакцинации. Некоторые люди начинают давить на своих пожилых родственников по поводу этого вопроса и даже делать выбор за них. Не воспримет ли пенсионер это давление как очередной шаг к угасанию?

Корни этой проблемы стоят далеко за рамками пандемийной ситуации. Хорошо, когда все члены общества заботятся друг о друге и прививаются в том числе с мыслью о защите тех, кто не может привиться по медицинским показателям. Но у нас в стране сейчас не существует коллективной социальной ответственности. Гражданское самосознание пока ещё на низовом уровне.

Так что не стоит ожидать, что мы в ситуации пандемии и угрозы жизни внезапно проявим эту самую коллективную ответственность, когда по всем другим проблемам мы жили в совершенно другой, индивидуалистской позиции. Возможно, следующим этапом мы поймём, что просто жить для себя недостаточно и есть ситуации, когда нам всё-таки нужно проявить ответственность перед обществом. Но для этого нужны годы просветительской работы.

А пока не стоит показывать пожилым людям: мол, мы так решили за вас, что вы, 65+, будете делать то-то и то-то. Это какой месседж? «От вас ничего не зависит, вы не можете принимать самостоятельные решения, вы здесь никто, как решит государство, так и будет».

Это противоречит месседжу о социальной ответственности и активности. Как пожилые должны проявить эту ответственность, если опять за них решают?

А как нужно проявлять?

Сейчас в мире новый тренд: ВОЗ публикует заявления о том, что нужно бороться с эйджизмом, менять отношение к старости на уровне общества и государства. Эти изменения должны происходить изнутри, на уровне ментальности.

У нас этих изменений пока не произошло, но есть некие политические заявления, что мы теперь к пожилым людям относимся по-другому, поддерживаем активную старость и прочее.

Хорошо, что это есть хотя бы на уровне декларирования, потому что до этого люди отовсюду слышали другое: «Ну, у вас возраст, чего вы хотите, доживайте как-нибудь».

Сейчас мы наконец начали осознавать, что пожилой возраст — это такой закономерный период, и хорошо, что современные медицина и состояние экономики позволяют людям на пенсии не только сидеть дома и вязать внукам носки, но и ходить в театры, на выставки, в бары, ездить в путешествия, знакомиться. И это нормально.

Теперь люди в возрасте — это такие же люди, как и все остальные, просто чуть-чуть иначе выглядят. Мы тоже будем на их месте, если повезёт. Старость ведь это привилегия, и хорошо бы застать этот период жизни.

Этот текст — часть спецпроекта «Старость в России». В нём «Секрет» пытается разобраться, что не так с отношением россиян к старости и смерти, а общества и государства — к пенсионерам и предпенсионерам. И как мы можем всё это изменить.

Коллаж: «Секрет Фирмы, depositphotos.com