Остро в 90-х: Как бывший военный пытался стать новым русским

Один из персонажей «Generation "П"» Виктора Пелевина так сформулировал основной принцип постсоциалистической экономики: «Первоначальное накопление капитала является в ней также и окончательным». Другими словами: кто не успел, тот опоздал.

В начале 1990-х у каждого советского человека появился шанс стремительно обогатиться. Успех определяли всего два фактора: инициатива и удача.

В июне издательство Университета Дмитрия Пожарского выпустило книгу «Она развалилась»: сборник историй о повседневной жизни в позднем СССР и ельцинской России, подготовленный авторами одноимённого паблика. «Секрет» публикует рассказ о семье, которая очень хотела начать жить по новым правилам. Инициативы и желания её членам было не занимать, но везения не хватило.

Автор монолога — пенсионерка Лариса Александрова. Большую часть жизни она вместе с мужем Геннадием, кадровым офицером, моталась по всему Союзу: от Сибири и Заполярья до Кавказа и Донбасса. Оставив службу, Геннадий работал на заводе. Потом, когда представилась возможность, он решил заняться бизнесом и втянул в это делу жену. Практически сразу всё пошло не так.

–––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––

В разгар перестройки муж вдруг решил стать брокером. Я и слова такого прежде не слышала. Рассчитался с заводом, бросил свой отдел стандартизации и поехал в Киев (мы жили на Украине c 1984 года) на курсы. Муж глядел на сыновей, на то, как у них дела пошли, когда началось кооперативное движение, да тоже захотел попробовать. Тогда все сразу стали бизнесменами: видеосалоны, купи-продай сплошное. К примеру, зарплата на заводе была под 120 рублей, а ателье открыл — и уже 800 получаешь.

Обязанности брокера: прийти на завод, где на складе стоят уже ненужные автоматы, оценить их и найти покупателя. Завод отдаёт, допустим, это старьё за 1500 рублей, брокер — за 1700, а всю разницу оставляет себе. Но сколько муж ни находил клиентов, разницу ему директора ни разу не отдавали — их сразу жаба заедала.

Раз поехал в Киев, чтобы договориться насчёт перепродажи бензина: мы должны были получить несколько миллионов за то, что свели покупателя и продавца. Но они как встретились, так и отписали посредников, не дав ни копейки. Так муж и вернулся с пустым чемоданом. Накануне поездки он всё переживал, что в его новый чёрный кейс вся сумма не влезет.

<…>

Когда стало понятно, что с брокерством не заладилось, решили организовать свою фирму. Тут как раз племянник из России, тоже бывший офицер, подогнал на 4 млн рублей целый вагон цветных телевизоров «Темп». Сдали в магазины, но деньги нам пообещали отдать, когда всё продадут: к тому времени на Украине ввели купоны, и деньги подешевели. В итоге только тот нажился, у кого папа в райкоме партии сидел. Вот соседка наша работала на торговой базе, брала детские курточки, чтобы границу пересечь и перепродать. За сами куртки не платила, так как её родня прикрывала. Офигительная гонка на выживание тогда пошла.

На полученные наконец-таки от универмага деньги купили стиральные машины-полуавтоматы, каждая — по 16 000 рублей. Может, и дороже — тогда все расчёты шли в долларах, так как прочие деньги всё время скакали. Муж поехал в Донецк, где стиральные машины погрузили в состав, а когда к нам пришли, то вагон уже вскрыли. Железная дорога через пару месяцев страховку выплатила. Да только тогда деньги опять обесценились.

Неожиданно муж договорился купить газовые плиты и сдать их в колхоз. Они в качестве части оплаты прислали десять мешков сахара, но расплатиться за плиты денег всё равно не хватало. Пошла опять к подруге из финансового отдела. Да что говорить, все кооперативные эксперименты проводились за счёт хаоса и бардака по всей стране. У меня ведь куча друзей, да и язык подвешенный — вот и удавалось договориться. Нам тогда как раз из-за бугра прислали целый вагон тёплых одеял — они у нас до сих пор лежат, мы ими картошку укрываем. В общем, прихватила я это одеяло и денег в придачу. Подруга же посоветовала поехать в Москву и договориться с заводом кафельной плитки. Вскоре приехал вагон плитки, ею мы и расплачивались с кредиторами.

Плитку потихоньку продавали на городском рынке, всё хорошо шло, заодно сгущёнку и молоко толкали. Но тут нас конкуренты выследили и налоговую инспекцию натравили. В накладной дату не проставили — вот и заплатили штраф, а инспекторы говорят: «Ещё раз на рынке появитесь, так вообще не рассчитаетесь». Отчётность мне приходилось всю делать самой — ради этого пошла на бухгалтерские курсы, хотя мне всё это казалось такой фикцией. Первая же проверка увидит, что у нас вся отчётность шита белыми ниткам. Тут ведь всё государственное: плиты, стиралки, телевизоры. В итоге всё это не пошло — одни убытки.

<…>

К 1994 году решили уезжать в Россию — и дети поближе, и от греха подальше. Как деньги за квартиру получили, так вечером сели в поезд и уехали. Боялись, что ночью к нам нагрянут. Деньги же распихали в специально сшитый пояс и провезли через границу на себе. Как приехали в Россию, так сожгли всю документацию.

Поселились мы в посёлке в ста километрах от Москвы. Здесь же сдали в киоск привезённую сгущёнку. На Украине на ней много не заработаешь — разрешалось только 10% наценку делать. К тому времени в посёлке завод закрыли, зарплату никому не платили, молодёжь начала караулить палатки, а детские сады, школы, поликлинику — уже всё растащили.

Раз встретила на скамейке школьную подругу и спросила, можно ли через неё сахар привезённый продать, а она: «Ради бога, не связывайтесь с моим сыном». Он тогда с пацанами подмял под себя райсовет, конструкторское бюро, милицию и завод. Начали контролировать вскоре и Киевский вокзал, и Дорогомиловский рынок. Через год из-за разборок сына и убили. Младший тоже пошёл в мафиози, но далеко не ушёл — передознулся наркотиками. Друзья потом установили барельеф с ним в полный рост прямо в квартире подруги.

Сейчас на кладбище в посёлке под соснами проложены целые улицы мафиозников. У одной подруги убили сына в гараже, другого — в парке ножиком после кутежа, третьего расстреляли в машине на перекрёстке. Страшновато, конечно, было. Когда из посёлка после замужества уезжала, то у нас дома образцового содержания были, все в ПТУ стремились учиться на «отлично», мечтали инженерами стать. Мы — люди советской закалки — для новой элиты были «старыми русскими», ведь к успеху стремились на шестисотых «мерсах» новые русские в малиновых пиджаках. Выжившие мафиози сейчас в посёлке перешли на легальное: теперь контролируют ритуальные услуги. Морг, бригада копателей, продажа цветов — всё под ними.

В 90-е денег было мало, считай, совсем почти не было. Но вот подруга вернулась из Москвы и говорит: «Ой, знаешь, я несколько месяцев назад деньги положила в банк "Тибет" и уже получила процент». Я говорю мужу: «Ну, а что теряем? У нас $600 есть, так давай поедем и положим». $600 тогда были огромной суммой — в месяц на сотку семья могла прожить. В облцентре как раз открыли отделение, солидный договор дали, и уже в первый месяц мы получили процент. На третий месяц приехали получать, а там — паника: народу уйма, к кассам не протолкнёшься, двери штурмуют, все кричат: «Беда, закрывают наш "Тибет"».

Доллары нам так и не вернули, а взамен предложили куртку и три пары джинсов-варёнок циклопических размеров, которые до сих пор лежат в шкафу. Джинсы были отечественные — на них без сострадания и не посмотришь. Да и такая возможность была не у всех. Нам только как пенсионерам дали возможность зайти на склад и выбрать себе вещи, чтобы «возместить ущерб».

«Тибет» обанкротился, здание продавали вместе со всей оргтехникой, а на вырученные деньги, чтобы успокоить людей, привезли товар. В Москве вкладчики и вовсе захватили офис, вскрыли сейфы и всё разграбили. Основа «Тибета» была простой — первым платят за счёт тех, кто пришёл, а последним уже ничего и не остаётся. В общем, после этого решили больше в бизнес не соваться — не такие всё-таки наглые. Муж же нашёл работу охранником в Москве — сутки через двое дежурил. Копейка хоть и маленькая, зато стабильная.

Материал подготовил Дмитрий Окрест

Фотография на обложке: Peter Turnley / Getty Images