Россияне создали IT-компанию JetBrains c выручкой $150 млн. Слышали о ней?

Если вы думаете, что в экспорте технологий Россия мало чем может похвастаться, обратите внимание на разработчика ПО для программистов, компанию JetBrains с головным офисом в Праге, штат которой в основном базируется в России. Это один из крупнейших работодателей для программистов в Санкт-Петербурге; кроме того, у JetBrains есть офисы в Москве и Новосибирске, Бостоне и Мюнхене.

У компании более 5 млн пользователей, среди её клиентов — Google, Salesforce, Twitter, Citibank, HP, Airbnb и др. В 2015 году выручка JetBrains составляла $147 млн. По словам CEO Максима Шафирова, компания растёт на 30–40% в год. Это лидер в своей нише.

«Секрет» поговорил с Шафировым о том, почему JetBrains не заявляет о себе громко, что нужно программистам для счастья и стоит ли технологическим компаниям оставаться в России.

«Программисты видят в продукте потенциал, и их очень прёт»

— Когда вас представляют в интервью, часто упоминают, что в узких кругах вы очень известная компания. Но широкая аудитория вас не знает. Это сознательная политика?

— Скорее так вышло. Распространяться о себе имеет смысл из-за двух вещей: чтобы хороших людей нанимать и чтобы свои продукты продавать. В основном мы нанимаем программистов и людей, которые связаны с продуктовой деятельностью и с маркетингом, — это довольно узкая ниша. А продукты мы, по счастливому стечению обстоятельств, продаём тем же самым людям. Зачем распространяться о себе широко? Задачи нет такой.

— JetBrains была основана в 2000 году. Насколько ново и безрассудно тогда было разрабатывать продукты для программистов?

— Я пришёл в компанию чуть позже, но в курсе всей истории. Тогда на рынке ПО для разработчиков было несколько устоявшихся игроков: Borland, на которую мы во многом ориентировались, IBM и Microsoft, которые и сейчас большие игроки на рынке. И, в общем-то, всё.

Был такой устоявшийся статус-кво, что программа — это текст, а тексты набирают в текстовом редакторе. И всё. Но программа — это текст очень сильно структурированный, в котором очень много взаимосвязей. Он имеет определённую семантику, которая задаётся языком программирования. Поэтому если сделать инструмент, который разбирается во всей структуре и понимает её, то можно предоставить пользователю гораздо больше инсайтов. Чтобы это сделать, нужны технологии, которые на рынке давным-давно имелись. Просто они использовались для компиляторов: преобразовывали текст в машинные коды, а для этого им нужно было всю семантику, все ссылки, всю структуру сначала распознать.

Вот мы вместо того, чтобы транслировать это в машинные коды, предоставили эту информацию пользователю в удобном виде. Соответственно, пользователь может по всей структуре ходить и оперировать с программой не как с текстом, а как с семантическим объектом. Не очень заумно?

— Нет, нормально.

— Вот, и была идея, что никакие инструменты такую очевидную мысль не используют, и тот, кто сделает это в первый раз, — тот молодец. Собственно, так и вышло.

— Все эти корпорации большие — они не додумались, что так можно?

— Идеи были, но максимум, который они успели предложить, — это так называемый completion… Нужно же непрограммистам объяснять, да? Сейчас буду стараться. Вот вы начинаете печатать в телефоне, а он угадывает, такое слово или такое. Очень помогает набирать текст быстро и без ошибок. Так же и с кодом: программа, основываясь на начале слова, которое является ссылкой на какую-то семантическую сущность, подсказывает, какие есть варианты это слово продолжить. Вот это максимум, что было.

А возможности во всей программе заменить использование одного символа на другой так, чтобы при этом вся программа не развалилась, а осталась семантически корректной, — вот таких инструментов не было.

— Когда вышла ваша IDE, она быстро распространилась?

— Программисты это очень сплочённое коммьюнити и вирусные эффекты там работали всегда. Сначала появляются фанаты, которые готовы броситься на инструмент, даже несмотря на то, что он неидеальный. Но они видят в нём потенциал и их очень, извините, прёт. Они вовлекают друзей в эту историю, продукты становятся очень успешны — и вот нам повезло.

— Продукт стал сначала популярен на российском рынке или сразу стал глобальным?

— Нет, ребята [основатели JetBrains Сергей Дмитриев, Евгений Беляев и Валентин Кипятков] тогда жили в Праге, в Чехии — потому что компания, на которую они раньше работали в Санкт-Петербурге, открыла там офис. И бизнес они потом основали там же. Поэтому не стояло такой задачи: сначала продвигаем среди российских пользователей. Да и рынок софта не локальный.

«В том, что мы сделаем идеально, мы не сомневались»

— Получается, продажи сразу пошли по всему миру, всё было здорово. Какой был первый серьёзный вызов — появление Eclipse, бесплатного аналога вашей IDE от IBM?

— Да, я тогда уже был в компании, работал программистом как раз в продукте IntelliJ IDEA, который рисковал быть вымытым с рынка этим самым бесплатным конкурентом.

— Помните, что подумали, когда он появился?

— Я тогда не размышлял о рынках — будут у нас пользователи или нет. Мне очень нравился продукт, который я делал, я знал лично людей, которые им пользуются. Это в чём-то даже семейная история между пользователями была. Сейчас их 5 млн, тогда было около 40 000. Я как-то не осознал, что это действительно проблема, потому что Eclipse был, как мне казалось, хуже.

— Но потом почувствовали отток пользователей?

— Да, конечно. Это не было резко, мы почувствовали плавный отток пользователей и въехали в кризис 2008–2009 года в этом процессе. Это первый год, когда у нас не выросли продажи.

— Но к этому времени у вас уже появились другие продукты, которые приносили прибыль?

— Да, нам пришлось диверсифицироваться. Каждый год мы выпускали один-два продукта — и так последние 15 лет. К тому же мы приняли такое экстравагантное решение — большую часть нашего функционала выложить в опенсорс. Думали, продажи упадут в два или три раза, а выяснилось, что нет.

— Как можно поделить на категории ваши продукты?

— У нас есть две большие категории: это продукты для индивидуальных разработчиков и для команд. В первой категории у нас есть IDE, то есть интегрированные среды разработки для всех популярных языков и платформ, которые бывают в современном мире разработки ПО. Плюс у нас есть профиляторы — средства анализа производительности и исправления её дефектов. Во второй категории мы выпускаем continuous integration — средства управления задачами и учёта багов и систему для code review.

Да, про Kotlin забыл — мы тут сделали язык программирования.

— Насколько это вообще нетипичная история для компании — разработчика ПО?

— Абсолютно нетипичная.

— Тогда как вы на это решились?

— Нам хотелось вывести компанию на новый уровень в программистском комьюнити. Для них мы такой инструмент сбоку, без которого можно при большом желании обойтись. А хотелось быть более значимыми. И мы подумали, что, если сделать идеальный язык программирования, это получится. В том, что мы сделаем идеально, мы не сомневались почему-то — наглость такая врождённая. У нас накопилось экспертное мнение о том, что в каких языках неудобно, какие действия приводят к проблемам, какие программы потом сопровождаются болезненно.

А насчёт раскручивания — это из разряда чуда… Потому что программисты языки программирования любят, а не просто ими пользуются как инструментами. Они их готовы защищать, и это важная эмоциональная составляющая их каждодневного труда.

— И вы решили прийти к ним и заявить: «Ребята, то, чем вы пользуетесь, — оно вообще-то не очень»?

— Ну вы же знаете, где love, там и hate. Особенно если вы чем-то пользуетесь каждый день, и оно работает не слишком удобно и эффективно. Как выяснилось, механизм вывода языка программирования на рынок почти такой же, как и инструмента для программистов. Находится маленькое комьюнити, которое не просто пользуется языком, а чувствует себя соучастником его создания, предлагает идеи и даже их реализовывает. Оно разрастается, разрастается, разрастается — и в какой-то момент вы выигрываете.

Для нас результат, которого достиг Kotlin, очень хороший, потому что профиль роста у него примерно такой же, как у языка Swift, придуманного компанией Apple.

— Kotlin недавно стал одним из официальных языков разработки для Android. То есть вы включились в битву между Android и iOS?

— Это не наша борьба. Да, с большой вероятностью Kotlin в ближайшие несколько лет станет самым популярным языком на Android, а это одна из самых динамично развивающихся экосистем. Но область применения Kotlin гораздо шире, это универсальный язык. Мы работаем для всех программистов, в том числе и для тех, кто пишет для iOS.

«Люди работают для себя. Это для программистов очень сложно чем-то перебить»

— Сколько сейчас человек работает в компании?

— Глобально 720. Из них 400–450 программистов.

— Насколько я понимаю, большинство ваших сотрудников из России, даже если сейчас они работают в европейских офисах. Жёсткая ли за них конкуренция?

— Мы не ставим себе задачи нанимать исключительно людей с российскими корнями. Просто нанять их для нас проще, потому что это общий язык и общая культура. Если говорить о конкуренции за них… Да, бывали случаи, когда я познакомился с человеком в 2003 году и понял, что очень бы хотел его к нам. А работать он у нас стал в 2016 году. Но средства переманивания в виде «а давай мы тебе вот такую зарплату предложим» мы не используем принципиально. Не потому, что денег жалко, а потому, что у человека должна быть свобода воли, когда он решает, что хочет работать именно у нас. Нам очень важно, чтобы человек не просто работу делал, а жил этим, что ли, извините.

— А ситуация, когда программисты ходят из одного офиса в другой и показывают офферы, чтобы им повысили зарплату или сумму в том же оффере, — это проблема для рынка?

— Скажем так, мы в таких играх не участвуем. Я, может, не очень популярную вещь скажу, но когда человек уходит — я всегда счастлив. Значит, он нашёл место, которое для него объективно лучше. Разумно? А от нас ушёл человек, которому у нас плохо. Потому что человек не будет уходить оттуда, где ему хорошо.

— А что вы могли бы выделить как вашу фишку? Чего программисты не найдут в других компаниях?

— Фишка, конечно, в том, что люди работают для себя. Это для программистов очень сложно чем-то перебить. Скажем так, есть люди, которым важно работать на очень широкий рынок, чтобы их программой пользовались сотни миллионов человек. У нас это, к сожалению, не получится, потому что столько программистов на свете нет. Зато можно сделать для себя, для таких, как ты.

— Со стороны кажется, что сейчас технологические компании соревнуются за сотрудников не столько задачами, сколько фруктами, прачечной, спортзалом.

— Да-да, у нас всё это есть: и фрукты, и прачечная, и спортзал. Но мы не рассматриваем это как конкурентное преимущество. Это просто удобно. В офисе есть еда — значит, у человека про это голова не болит: захотел поесть, пошёл, вернулся, поработал. И не такие уж это большие деньги.

— Сколько вы на это тратите по сравнению с зарплатным фондом?

— Около 10%.

— Вы недавно ещё купили два здания в Питере. Не хватает места?

— Да, у нас два заполненных здания в Петербурге, и яблоку негде упасть. Мы ещё в 2015 году начали искать, куда переезжать, и это был мучительный процесс для меня лично. Сейчас реконструируем их под себя, это 30 000 кв. м.

— Несколько зданий в одном городе — это…

— Это неудобно. Функционально не требуется разным командам сидеть вместе, потому что они решают разные задачи. Но не происходит взаимного общения.

— Вроде как столкнулись в курилке и придумали новую фичу?

— Да, я вот десять лет назад бросил курить, и это существенно сказалось на эффективности коммуникаций. Отрицательно.

«Есть закон? Есть закон. Дурацкий? Дурацкий»

— Несмотря на сложности в коммуникации, у вас есть несколько офисов и в России, и за границей. Обычно компании с российскими корнями разработчиков держат в России, а в Европе или Долине у них только маркетинг и местные службы. У вас, насколько я понимаю, по-другому. Это было сознательное решение или пришлось пойти навстречу людям, которые хотят работать не в России?

— Это было сознательное решение пойти навстречу людям, которые хотят работать не в России. Первый офис у нас был в Праге, но туда народ ехать не очень хочет, потому что считается, что это тихое место. Поэтому мы сознательно выбирали, где ещё открыть офис, и выбрали Мюнхен. Туда 20–30 человек в год переезжают. Всего там сейчас около 130 человек.

— А как это было? Что, сразу несколько человек разом пришли и сказали: «Мы хотим работать не в России, откройте нам офис»?

— Нет, никому не приходило в голову такие просьбы выдвигать. Просто Сергей Дмитриев, основатель компании, подумал, что многие люди будут уезжать из России. И было бы здорово, чтобы они, уезжая из России, не увольнялись из нашей компании.

— А в каком году это было?

— В 2011-м.

— А он сказал это применительно к политической обстановке? Это как раз год, когда мы все оказались немного в другой реальности и узнали, что Путин идёт на третий срок.

— Нет, это было чуть-чуть до. Может, он предвидел, не знаю.

— То есть это было ощущение, что людям, программистам и всему условному креативному классу, в России больше делать нечего?

— Мотивы уезжать у всех людей разные. Кто-то действительно не видит здесь будущего. Или кто-то не видит будущего для детей. Кто-то уезжает, потому что мир хочется посмотреть. Вообще, это здорово, что люди ездят. Правда же?

— Конечно. Но просто, к сожалению, в последние годы это уже не «я поеду, посмотрю мир», а «всё, нельзя уже»…

— А «где мой эвакуатор».

— Да. И в связи с этим достаточно много говорят про утечку людей, которые занимаются и программированием, и бизнесом, и себя больше здесь не видят.

— Смотрите, я за себя могу говорить, наверное, только. Всё сложно. Действительно всё сложно. И вообще, может, мы не будем это обсуждать?

— Мне бы очень хотелось это обсудить, потому что чем дальше, тем больше становится очевидно, что технологические компании больше не могут сказать: «Мы в домике, мы вообще в этом во всём не участвуем, а пилим продукт». Мы видим, что произошло с «ВКонтакте», что происходит с Telegram. К Фёдору Овчинникову приходят, на менее известных предпринимателей заводят уголовные дела, кого-то вообще пытают в СИЗО.

— Ко мне никто никогда не приходил. Всё это мы видим из информационной среды. А надо не забывать своими глазами ещё смотреть. Если нас не устраивает среда, давайте пытаться сделать так, чтобы устраивала. Я сейчас говорю не про теорию малых дел, а может быть, и больших дел тоже. Например, то, что мы вкладываемся в университетское образование, имеет эффект на среду. И есть не только мы, а другие компании, которые не у себя в квартире забаррикадировались, а именно на общество работают. Давайте мы, может быть, будем на них тоже обращать внимание... А в чём был вопрос вообще? Страшно — не страшно?

— Да.

— Это вопрос, наверное, эмоционального ощущения. Я скажу, что мы стараемся делать всё очень аккуратно. Мы педантично соблюдаем всё законодательство. Никогда не идём ни на какие серые, синие, полосатые схемы. И это нормально. Я думаю, что любой бизнес должен так работать, а не только тот, которому страшно.

— Нет ли у вас опасений, что в какой-то момент реальность изменится и у вас уже не останется такой свободы, какая есть сейчас?

— Будет день — будет хлеб.

— А то, что сейчас происходит с Telegram, — это не сигнал, что такой день уже близко? Как вы к этому относитесь?

— Нас, кстати, тоже ситуация с Telegram затронула, часть наших сервисов оказалась заблокирована. Но давайте копать всё-таки. Есть закон? Есть закон. Дурацкий? Дурацкий. Закон этот кто-то принял. Ну, наверное, нужно такие вопросы адресовать этим людям. Своё мнение до них доносить. Вот бы было бы здорово. Непонятно как, правда.

— Эти дурацкие законы могут в какой-то момент вас затронуть?

— Конечно, в любой момент. Кого угодно.

«Должен быть идейный горизонт роста»

— Шесть лет назад основатель JetBrains Сергей Дмитриев передал пост CEO сразу двум людям: вам и Олегу Степанову. Как так вышло?

— Кроме нас двоих никто не вызвался. И тогда мы решили, что это разумно: я в Петербурге жил и живу, а Олег был в Мюнхене. Это два больших девелоперских центра, и очень удобно, когда в каждой локации есть человек, который может любое решение принять. Это работало абсолютно нормально. Потом Олег решил по личным соображениям уйти из компании. Дальше мне пришлось в одиночку.

— Какие должны быть характеристики у компании, чтобы она могла пережить смену CEO, в какой-то перспективе — уход основателя и продолжать развиваться на протяжении десятилетий?

— Должен быть идейный горизонт роста. Бывают компании одного продукта: человек сделал идею, и она потом эксплуатируется десятилетиями. Люди в какой-то момент перестают понимать, есть ли жизнь за рамками этой узкой колеи. А есть компании, где видно направление, куда можно развиваться, и оно очевидно всем в компании.

— Можно это назвать миссией?

— Да, я вот старательно избегаю слов «культура», «миссия» и прочее, потому что, когда ты начинаешь про них говорить, люди перестают понимать, что именно вкладывается в эти слова.

— А как можно ваш горизонт роста обрисовать?

— Программы писать сложно, дорого и больно. На софт возлагается всё больше задач. При этом, знаете, есть такие анекдоты, что если бы программисты писали софт для самолётов так, как они пишут для веб-сайтов, то самолёты бы не летали. Но большая часть возникающих у них сложностей исправима. И можно сделать так, чтобы писать программы стало лучше, качественнее, быстрее. Да, я лозунгами заговорил...

Главное — есть в английском слово fun, как это по-русски сказать? Весело? Вот мальчики и девочки, которые в 6–7 классе начинают программировать, — им весело. А лет через 20 выясняется, что всё это так сложно, надо выстроить иерархию, процессы и прочее. Может быть, и правда надо. Но пусть это тоже будет весело. Наверное, к этому мы стремимся. И туда ещё далеко.

Фотографии: Дмитрий Цыренщиков / «Секрет фирмы»

Самые важные новости и лучшие тексты — в нашем Telegram-канале. Подписывайтесь!