Историк Елена Корчмина: «Тотальная коррупция в России — это миф»

Коррумпированные чиновники считаются одной из самых больших проблем России. В рейтинге Transparency International 2015 года Россия заняла 119-е место из 167 позиций (первые места занимают страны с низким уровнем коррупции). Кандидат исторических наук и доцент факультета гуманитарных наук Высшей школы экономики Елена Корчмина исследует историю российской коррупции и считает, что это явление не так страшно для общества, как принято считать.

— Боролся ли с кто-нибудь в истории России с коррупцией успешно?

— Для начала нужно определиться с термином «коррупция». Он достаточно новый. Если мы говорим об истории до XIX века, скорее стоит говорить о взяточничестве. Это принципиально, потому что коррупция — это общее понятие, включающее в себя и взяточничество, и непотизм, и дополнительные схемы взаимодействия.

С коррупцией и взяточничеством боролись все. Самый известный борец — очевидно, Пётр I. Он первым ввёл смертную казнь за взятки. Кроме того, доносчики могли получить часть имущества лихоимцев и мздоимцев, что должно было мотивировать их разоблачение. Но это не работало, законодательный подход никогда не побеждал коррупцию. Каждый последующий император также заявлял о том, что он будет бороться со взятками. Если смотреть на динамику появления законов против коррупции, в начале каждого царствования их много и потом это сходит на нет.

Проблема в том, что у царских особ никогда не было чёткого понимания, за что нужно точно наказывать, а за что — нет. В результате они могли раздавать направо и налево поместья тем, кто замешан в коррупционных схемах.

— То есть это традиционное российское бесправие? Законы просто не работают.

— Законы в России работают. Но они регламентируют только очень узкую сферу жизни. Жизнь богаче, чем законы, есть куча всего, что регламентировать нельзя. В некоторых случаях взятка — единственный способ запустить необходимый процесс. Так что во взяточничестве есть положительная сторона. Есть такой яркий пример — «дело интендантов» в начале ХХ века [в 1909 году в Казани были выявлены существенные злоупотребления в сфере обеспечения армии. — Прим. «Секрета»]. Их осудили, в армии решили всё делать по закону, но тут взвыли все. Дело просто встало. Доскональное соблюдение законов подчас более опасно, чем несоблюдение законов.

— А что касается послепетровской эпохи? Есть мнение, что при Екатерине II взяточничество процветало несмотря на то, что формально она с ним боролась.

— Оно было в большей или в меньшей степени при всех. Когда мы говорим о борьбе с коррупцией, мы основываемся в первую очередь на каких-то законах, на упоминаниях взяточничества в переписке и прочих документах. Екатерина II была в этом смысле очень плодовита. Но я не думаю, что она боролась со взяточничеством больше, чем другие правители. Просто она реформатор, а когда ты реформируешь административное управление, губернские реформы, дворянское и городское сословное самоуправление, ты должен писать что-то о коррупции. Где тут риторика, а где реальная борьба — очень сложно сказать.

Но я, пожалуй, соглашусь с тем, что при Екатерине, возможно, количество взяточников возросло, потому что возросла численность чиновников. В XVII веке было всего, по подсчётам историка Натальи Демидовой, около 5000 чиновников. Они управляли 11-миллионной страной. К концу XVIII века количество чиновников увеличилось в разы, вероятность контакта с чиновниками возросла, поэтому о взятках стали больше говорить.

— Одной из причин коррупции часто называют низкие зарплаты чиновников. Почему их оставляли низкими столетиями? Тот же Пётр I не решил вопрос.

— Он первый, кто в принципе ввёл эти зарплаты, хоть какие-то. Проблема не только в том, что чиновникам платили мало. Но и ещё в том, что им платили нерегулярно. А почему? Мне сложно сказать, денег в государстве было мало, не было ясного понимания, сколько должен получать чиновник, чтобы не брал. Думаю, тут большой комплекс причин.

Но здесь очень важно понимать, что не все деньги, которые берёт чиновник, можно отнести ко взяткам. Это может быть просто «почесть». Здесь появляется небольшая коллизия. C одной стороны, Пётр I ввёл указ, по которому всё, что дают чиновникам, — взятка, но с другой стороны, обычные люди, как мне кажется, всё равно разделяли взятку и почесть. К тому же сами чиновники считали, что «почести», освящённые традицией, не наказуемы.

— А чем почести от взяток отличаются?

— С точки зрения закона, разницы не было. Другое дело — практика. Из следствий над взяточниками мы можем понять, какая логика была у крестьян. Если это было добровольное подношение, это в почесть. Когда крестьянин сам принёс дар за то, что чиновник что-то сделал или чтобы он что-то сделал, это его личное решение. Если же чиновник вымогал — это взятка. Когда крестьянин приносил столько, сколько он посчитал правильным, а чиновник хотел больше, крестьяне со временем начинали возмущаться. Сам факт вымогательства денег или продуктов рассматривался как взятка. Разница тонкая и основана не на законе, а на коммуникации чиновника и местной крестьянской общины, помещика.

— То есть крестьяне держали в ежовых рукавицах чиновников?

— У них был в определённой степени метод давления. Думаю, в том числе и потому, что в законе не было указано, что тот, кто даёт взятки, правонарушитель. И в XVII веке, и в XVIII веке велась финансовая документация — приходо-расходные книги, где почти все почести / взятки фиксировались. И вот крестьянская община взаимодействует с этим чиновником на протяжении какого-то времени, записывает все подарки и взятки, и тут чиновник начинает зарываться: требовать с общины больше. Крестьяне подают жалобу, есть вероятность, что начнётся следствие. Причём во время следствия они предъявляют свои финансовые книги, записи в них рассматриваются в качестве доказательств. Но у нас очень мало дел, в которых чиновника наказывали только за взяточничество. Там, как правило, было взяточничество и какое-то должностное преступление.

— Взятка считалась не таким уж большим преступлением?

— Строго говоря, да. Пётр I ввёл указом смертную казнь за взяточничество, но эту меру редко применяли. Я видела следственное дело, в котором было сказано, что подсудимый — взяточник и нужно лишить его жизни, но чуть ниже была приписка, что наказание слишком суровое, а сумма взятки слишком маленькая, поэтому мы не будем применять этот указ, а применим другой. Здесь очень важен другой момент: уровень рутинной коррупции всегда был очень низкий. Крестьяне давали по силам. Это было не больше 5–7% от всех денег, которые с них брались на непосредственные взаимоотношения с канцелярией внизу. Это довольно умеренные показатели, которые всех устраивали, смазывали колёсики машины.

И эта ненапрягающая коррупция очень живучая. Наши родители тоже не ходили к врачу без шоколадки. Это такая попытка установить контакт. Социологи говорят, что в условиях, когда общество меняется и нет достаточного количества отлаженных способов их решить, их заменяет взятка. Она помогает установить какие-то социальные связи в трансформирующейся реальности, в первую очередь в вертикальной, чиновничьей. Взятка — механизм модернизирующегося общества, а мы модернизируемся последние 300 лет.

— То есть шоколадки в поликлиниках помогали советскому обществу трансформироваться?

— Думаю, да. Это была попытка общества в условиях бесплатной медицины как-то получить необходимое внимание.

— Как же так получилось, что есть страны, где люди дают взятки, и страны, где не дают?

— Последний рейтинг Transparency International показывает, что самые некоррумпированные страны мира — Дания, Швеция, Новая Зеландия, Норвегия. Но если мы посмотрим, например, на то, как работает шведская компания в Узбекистане, увидим, что в Узбекистане-таки вынуждены решать вопросы с помощью, скажем так, подарков. Это сложно учесть в самом рейтинге, как правило, об этом мы читаем в комментариях к ежегодным обзорам. Как мы это учтём: как коррупцию в Узбекистане или как коррупцию в Швеции? Проблема в том, что это явление, которое очень сложно поймать.

Пока понятно, что здесь важную роль играет традиция. Если в странах есть традиция давать взятки, там будет коррупция всегда. У Гуриева в книге «Мифы экономики» есть глава, в которой описывается случай Уганды. Они там смогли на 60% снизить коррупцию в государственных закупках в образовательной сфере благодаря тому, что начали публиковать информацию о госконтрактах. Но Уганда — по-прежнему очень коррумпированная страна, там смогли снизить коррупцию только в одной сфере.

— От чего зависит появление этой традиции?

— Сложный вопрос. Одной из основных причин коррупции в истории считается материальная необеспеченность чиновника. С одной стороны, это объяснение выглядит логичным. С другой стороны, мы легко найдём примеры, когда два чиновника в одной стране с одинаковым жалованьем ведут себя по-разному: один из них берёт взятки, а другой — нет. Проблема с изучением взяточничества в том, что у нас мало источников, которые позволяют нам оценивать: почему человек берёт взятки, почему он их не берёт. Мы ещё можем понять, почему человек берёт взятки, — об этом мы можем узнать из судебных дел. Но если человек не берёт взятки, мы это узнаем? То есть наш фокус исследования изначально немного смещён.

— Какие есть мифы, связанные с коррупцией?

— Когда мы говорим о взяточничестве, мы, как правило, начинаем с чиновника. И останавливаемся на чиновнике. Мы очень редко говорим о человеке, который даёт взятку, нам сложнее понять эту реальность.

Современная экономическая теория говорит только о том, что коррупция — это плохо, потому что она препятствует экономическому росту. Есть исследования, в которых показано, что, если бы Россия сейчас могла бы снизить уровень коррупции хотя бы до уровня Греции, ВВП бы увеличилось на 4%. Но есть определённые вопросы к этим моделям. К тому же простая криминализация явления ничего не даст науке. Потенциал исследования тогда сокращается. Хотя народ до сих пор до конца не криминализирует взятки.

— Почему?

— Я посмотрела современные социологические исследования, и у меня сложилось впечатление, что каждый из нас рано или поздно начинает находить объяснение, почему взятку в данном случае лучше дать. Человек понимает, если я пойду по закону, мне нужно будет, условно говоря, заполнить 100 бумаг, а если я дам взятку — одну бумагу. Человек — существо ленивое и, естественно, сэкономит свои ресурсы в условиях несовершенства системы.

Особенно это касается рутинного взяточничества, например устройства ребёнка в садик. Есть, конечно, разница между Москвой и провинцией. Если судить о взяточничестве по провинциальным газетам XVIII века, там взятка — просто фон бытия, который никого не напрягает. Думаю, в столицах, где аппетиты и возможности больше, это даже в XVIII веке было несколько иначе.

— А что насчёт откатов? Мне кажется, к этому однозначно негативное отношение.

— Когда я смотрела документы и госзакупки XVIII века, я не видела слова «откат». Сомневаюсь, что оно тогда существовало, но механизм был известен. Государство всегда это явление криминализировало и старалось максимально жёстко это отслеживать. Логика здесь понятна: у государя забирают. Похищение государевой казны — это очень тяжкое преступление.

Но как правильно интерпретировать следующий случай, о котором мне рассказал историк Роман Кончаков? XIX век. Железнодорожное строительство. Сергей Юльевич Витте, который, безусловно, один из самых ярких государственных мужей эпохи, за Саранскую железную дорогу дважды брал деньги. Сначала, чтобы её не проводили через Саранск, а потом, чтобы её проводили. Я не уверена, что это откат в прямом смысле слова, но это государственный муж, заботящийся об интересах России.

Все люди, которые государством управляли в XVIII–XIX веках, друг друга знали. Здесь были такие механизмы взяточничества, что государство просто не знало, что с ним делать. Политика была очень противоречивой. С одной стороны, у нас был Александр Меншиков, который полстраны разворовал, а с другой — фискал Алексей Никитин, у которого вырвали ноздри и сослали в Сибирь за взятку в 111 рублей и бочонок вина.

— Ничего с тех пор не изменилось.

— Для того чтобы измениться, должны быть какие-то причины. Я, как историк, не вижу каких-то серьёзных оснований считать, чтобы взяточничество исчезнет. Государство до сих пор не понимает, что с этим делать. Традиционные механизмы борьбы с коррупцией не работают, законы не работают, публикация доходов не работает. Какие ещё варианты?

— Навальный в своей предвыборной кампании предлагал уволить всех людей, которые брали взятки, и назначить новых.

— Откуда будем новых брать? Подсознание россиян сформировано таким образом, что мы не считаем это однозначно недопустимым, то есть если очень нужно, при решении какой-то незначительной, как нам кажется, проблемы, мы дадим взятку. Когда человек становится чиновником, происходят вполне объяснимые с бытовой точки зрения вещи — расширение границ возможного и допустимого.

В истории же были примеры, когда после какой-нибудь очередной ревизии все чиновники снимались со своих постов и приходили ровно такие же. Причём чиновники в XVIII–XIX веках не были уверены, что будут занимать должность всегда. Они понимали, что может что-то произойти и их снимут. Это очень ярко на фаворитах проявляется: понятно, что рано или поздно настроение императрицы изменится и меня тут не будет, поэтому я за это время должен максимально обеспечить своё благополучие. Какие были реальные способы получить крупное богатство? Состояние всех крупных дворянских фамилий основано на пожалованиях, подарках императоров и императриц. Так что это в нас очень глубоко сидит.

— А есть ли такое позитивное движение, что с каждым последующим поколением взяточничество становится чуть менее приемлемы?

— Конечно, наше поколение к врачу не пойдёт с шоколадкой. С другой стороны, какие-то другие вопросы мы будем по-прежнему решать с помощью взяток. Просто сферы меняются. Теперь с деньгами ходят не к врачу, а на экзамен по вождению. От этого суть дела не меняется. В вопросах коррупции не может быть полутонов, чёрно-белое понимание ситуации значительно более эффективно с точки зрения борьбы с ней. Опять-таки, если мы считаем, что коррупция — это однозначно плохо. Экономисты считают, что да, социологи объясняют, что не всегда. Возможно, если взяток не будет, станет ещё хуже.

— Вы говорите, что в этом вопросе принципиально, чтобы были чёрно-белые отношения. А разве достижим этот идеал, когда взяточничества вообще нет?

— Думаю, нет. Вопрос в том, насколько обычному человеку это мешает. Крестьянам XVIII века это не мешало, а если говорить о нас сейчас, нам это, очевидно, доставляет массу неприятностей психологического и материального свойства. Даже если мы посмотрим на Данию, которая в 2015 году была первой в рейтинге некоррумпированных стран, у них тоже не было 100% отсутствия коррупции. Его не может не быть, потому что пока мы все — люди.

Интересно посмотреть на исследования, посвящённые взяточничеству в России. Это тоже волнообразное движение. Первые исследования, более-менее крупные, появляются во второй половине XIX века. В Советском Союзе об этом вообще речи не было. По многим причинам. В 90-е годы — опять всплеск, начало 2000-х — поменьше. Судя по тому, что я вижу сейчас, вновь идёт всплеск. Это ещё запрос общества на понимание того, что такое коррупция и можно ли с этим бороться.

Но я против того, чтобы говорить, что в России коррупция была тотальная всегда и её уровень всегда зашкаливал. Так не бывает. Сложно поверить, что страна последние 300 лет находится в кризисе и с каждым годом всё хуже и хуже. Наверное, мы что-то неправильно оцениваем.

Фотография на обложке: Павел Александров / «Секрет Фирмы»