Аварийный выход: Венчурные фонды бегут из России
По данным Dow Jones, в 2012 году в России случился венчурный бум, — страна поднялась на четвёртое место в Европе по объёмам вложений в высокотехнологичные отрасли. Триумф был недолгим — в 2014-м венчурный рынок России уменьшился на 26%, до $480,9 млн. Политическая и экономическая нестабильность и последовавшая девальвация рубля привели к тому, что инвестировать в Россию стало слишком рискованно. Стоимость российских компаний в портфелях венчурных капиталистов потеряла, по разным оценкам, от 30 до 100%.
«Секрет» выяснил, куда частные фонды уходят из России и почему они это делают.
Страновые риски, девальвация, падение оценки
К российским компаниям фонды сейчас относятся настороженно. «Раньше мы входили в проект, когда знали, что мы его разгоним, придёт какой-то партнёрский фонд и доложит ещё денег. Сейчас мы опасаемся так делать», — рассказывает Игорь Рябенький, партнёр фонда Altair Capital.
Цель любого фонда — выйти из проекта с прибылью, то есть продать свою долю по наиболее высокой цене. Сделать это с российскими проектами сейчас практически невозможно — стоимость вложений, которые фонды делали в долларах, из-за девальвации выросла в два раза, а оценка компаний уменьшилась. «Это для нас удар под дых, потому что мы не можем осуществить какие-то выходы. Проект дорос до наших оценок, а потом на нём сказалось падение рубля», — рассказывает Рябенький. Сейчас инвесторы занимают выжидательную позицию — надеются на улучшения конъюнктуры или развитие проектов на зарубежных рынках, которое может позволить компаниям вырасти в цене и обратить на себя интерес других инвесторов.
В прошлом году фонд Рябенького вложился в 20 проектов, из них 5 были из России. В этом портфель пока не пополнился ни одним российским проектом. Причина — не только экономическая нестабильность и плохая инфраструктура, но и отсутствие интересных стартапов. Рябенький приводит в пример компанию, в которую в прошлом году его фонд договорился инвестировать (саму компанию не называет). Основатели вдруг исчезли и вышли на связь уже из Штатов. Они решили, что им будет проще развивать проект сразу в Америке, сделка не состоялась. Никто не понимает, что будет дальше, из-за этого технологических проектов в России становится всё меньше. «Предприниматель, по определению сфокусированный на своём стартапе, начинает думать: окей, иностранный паспорт у меня есть, сяду на самолет, полечу куда-нибудь и буду делать его там, где проще добиться успеха», — объясняет Сергей Белоусов, партнёр фонда Runa Capital.
В этом году практически никто из венчурных фондов не вкладывался в российские компании. Runa Capital, ABRT, The Untitled Ventures и другие, хотя и заявляют, что не уходят из России, в прошлом году начали куда больше внимания уделять зарубежным рынкам, а к российским проектам охладели.
«В первую очередь это Израиль, где очень много всемирных проектов, во вторую — Силиконовая долина, в третью — Юго-Восточная Азия, там самая удобная точка присутствия — Сингапур», — говорит Константин Синюшин, партнёр фонда The Untitled Ventures.
Заманчивая заграница
В марте стало известно, что фонд Life.SREDA, специализирующийся на инвестициях в области финансовых технологий, переносит свою штаб-квартиру из Москвы в Сингапур. Вскоре после этого фонд Frontier Ventures заявил, что открывает там офис. Страна предоставляет выгодные условия для компаний, которые хотят развиваться на перспективных азиатских рынках.
Глава Life.SREDA Владислав Солодкий говорит, что, после того как новость о выходе их портфельного проекта Lifepay в Азию попала в азиатские СМИ, с фондом связались представители правительства Гонконга и Сингапура — предложили свою поддержку, например скидку в размере 70% на аренду помещения в первый год и 50% в последующие три года. Плюс налоговые льготы, помощь с визами и соинвестиции. Компании, которые пользуются поддержкой правительства, обитают в отдельном районе Сингапура: в высоких небоскрёбах расположилась известная бизнес-школа INSEAD, рядом — министерства, исследовательские агентства и технологический компании. «Мы уже давно были ментально за рубежом. Но если с немецкими, британскими или американскими стартапами работать из Москвы возможно, то с азиатскими компаниями это сложно», — говорит Солодкий.
Он считает, что в Азии есть неизведанные рынки и страны. Например, Life.SREDA сейчас ведёт переговоры о работе в Мьянме. В 2012 году, когда страна вышла из-под санкций, там появился первый мобильный телефон. У правительства Мьянмы есть большой интерес к финтеху, ведь страна попала в век высоких технологий, перескочив через целую эпоху, — там нет банкоматов и банковских карт, но работают другие технологии.
Дмитрий Алимов, партнёр фонда Frontier Ventures, тоже открывает сейчас офис в Сингапуре — в прошлом году в компании «приняли решение расширить географию инвестиций». Год ездили по миру и изучали различные рынки, в итоге поняли, что приоритетом будет Юго-Восточная Азия. «Всё это не связано с тем, какая где политическая система», — говорит Белоусов, который практически всё время сейчас проводит в Сингапуре. «В Сингапуре фактически не совсем демократия, там хорошо организованная авторитарная система, в которой все однако голосуют, и там очень при этом хорошо вести бизнес и огромные инвестиции. Или Китай, например, там уж точно нет демократии — хотя там и не диктатура и определённая выборность присутствует, он весьма закрыт, там запрещён доступ к ютьюбу, фейсбуку, твиттеру, нет свободных выборов и так далее. Но тем не менее есть очень много стартапов, инноваций и международных инвестиций. Откуда капитализация Alibaba? Это же международная капитализация. В основном потому, что там есть стабильность, нет почти никакой внешнеполитической агрессивности и есть долгосрочный план».
Flint Capital перенёс офис в Барселону ещё до экономического кризиса, не увидев в России подходящей инфраструктуры. «В РФ венчурный рынок не сформировался. В текущей ситуации может появиться не ранее чем через несколько лет, — считает его партнёр Олег Сейдак. — Под этим я понимаю наличие системного и ликвидного рынка для продажи зрелых компаний». Вторую проблему он видит в том, что большинство проектов «не способны к географической экспансии и не имеют точки фиксации прибыли». Процесс инвестирования не имеет понятного и прогнозируемого окончания цикла финансирования.
Солодкий признаётся, что из всех семи российских проектов в портфеле фонда сейчас самый ликвидный — Lifepay. «Мы начиная с марта три раза отклоняли предложения о покупке Lifepay», — утверждает Солодкий. Он тоже упал в цене, поэтому группа пытается выводить его на азиатский рынок.
Фактор деофшоризации
С начала этого года в силу вступил закон о деофшоризации. Это стало ещё одним стимулом для венчурных инвесторов отказаться от работы в России. Закон вводит понятие «контролируемая иностранная компания» — у предпринимателей появляется обязанность уведомить налоговую о своём участии в иностранных компаниях. Предполагалось, что срок подачи уведомлений будет ограничен 1 апреля, но его продлили до 15 июня. Теперь компании, имеющие капитал российских компаний или резидентов, становятся подотчётны российскому законодательству. Александр Туркот, партнёр Maxfield Capital, уверен, что закон о деофшоризации толкает фонды к тому, чтобы уходить из страны: «Для фондов эта история тяжёлая, потому что если он вкладывается в Силиконовой долине или в Аргентине больше 10% в американскую или любую другую компанию, то и эта компания по цепочке может подпадать под российское регулирование».
Самый простой способ обойти поправки — перестать быть резидентом РФ. Венчурный фонд считается российским, если проводит работу на территории России.
Раньше в стране были благоприятные условия налогообложения, поэтому многие, даже когда переориентировались на другие рынки, сохраняли здесь центральный офис. «Все знакомые, которым я задавал вопрос о том, как они собираются решать проблему деофшоризации, хихикая, сказали, что они её для себя уже решили и теперь живут в другом месте», — говорит Синюшин. Закон о резидентстве написан расплывчато, но, чтобы тебя не сочли резидентом, нужно проводить в стране меньше 183 дней, не иметь в ней бизнеса и недвижимости. «Чем больше присутствие на российском рынке конкретных физических лиц, тем больше требований к отчётности и налоговых обязательств», — говорит Дмитрий Алимов.
Фонды, которые изначально открывали головной офис не в России или перенесли его за границу раньше, не чувствуют опасности. «Я не думаю, что это как-то касается нашего фонда. В России мы работаем через консультационные услуги», — говорит Александр Галицкий, партнёр Almaz Capital.
Большинство венчурных инвесторов ожидают принятия поправок, которые смягчат действие закона. Пока никто до конца не понимает, как он будет работать.
Что остаётся
Некоторые фонды связаны договорённостями об инвестициях в Россию. Almaz Capital в 2013 году получил инвестиции от ЕБРР под вложения в российские проекты и СНГ. Есть фонды, ориентированные только на российские проекты, например в Prostor Capital (в портфеле «Дневник.ру», Umi и другие) «Секрету» сказали, что будут искать ниши на существующем рынке. Фонд планирует консолидировать часть активов внутри различных сегментов и выводить отдельные проекты на международные рынки.
Частично компенсировать уход венчурных фондов смогут крупные компании, которые создают инвестиционные подразделения и вкладываются в сторонние проекты. В России в этом направлении работает Сбербанк, а также компания Qiwi создала фонд Qiwi Venture, который вкладывается в финансовые стартапы.
Но в период высоких рисков самих проектов становится всё меньше. Инфраструктура разрушается. Предприниматели ориентируются на международные рынки и уезжают за границу, где получают лучшие условия для жизни. «Сейчас фонды по факту оттягивают решения об инвестициях в следующий раунд. Чем меньше денег на счету у проекта, тем больше он готов продаться за пакет доширака», — говорит Солодкий о новой стратегии фондов.
Андрей Мовчан финансист, основатель управляющей компании «Третий Рим»:
Во-первых, надо понимать, что доля стартапов в Российской экономике стабильно микроскопическая. В этом смысле уход венчурных фондов никак не меняет сегодняшней экономической ситуации. Для фондов естественно и даже правильно искать рынки, на которых есть больше возможных успешных стартапов и шире круг коллег, экспертов и просто рынок потребления продукции новых компаний. В этом смысле уход фондов — наглядный индикатор состояния российского технологического рынка. Именно поэтому нельзя говорить, что уход фондов может замедлить развитие, — процесс имеет обратный характер: замедление развития вызывает уход фондов.
С другой стороны, в России сегодня сложились несколько крайне негативных факторов, фактически ликвидирующих возможности технологического развития и роста новых проектов.
С регулятивной точки зрения нарастает угроза изоляции рынка и через взаимные эмбарго, и через блокирование каналов распространения информации и социальных сред, которые являются основой маркетинга и рыночной средой для многих стартапов. С финансовой точки зрения монетизация российского рынка крайне мала, а деньги на рынке очень дороги.
Структурно в России доминирует государство, истощающее ресурсы свободного рынка (человеческие, финансовые, ресурсы спроса и пр.) в пользу крайне неэффективных государственных компаний, функционирующих вне рыночных законов и конкуренции. Малая часть независимых предпринимателей технологического рынка старается стать зависимыми, присоединиться к «монстрам» и бенифицировать от потоков государственных средств, большая же, не желая идти на подобные компромиссы, ищет более свободные рынки.
Конечно, в России есть номинальная система финансирования частных стартап-проектов, созданная государством. Однако существуют определённые сложности с пониманием и применением практических методов получения финансирования; и что ещё более важно — существуют очень серьезные риски получения такого финансирования. Нередки случаи, когда вскоре после получения денег в компанию приходят люди в тех или иных погонах, которые совершенно не хотят понимать, что такое долгосрочные инвестиции и бизнес-риски, что не все стартапы успешны по определению.
О возврате в Россию фондов (и вообще — о существенном привлечении капиталов) можно будет говорить только после кардинальной смены экономической и внешней политики. А это уже совсем другая история.