Оставит с носом: Как дантист Сергей Николаенко начал делать лицевые протезы

Социальное предпринимательство — оксюморон. Бизнес должен приносить деньги. «Идея, в которой нет денег, умирает», — уверен основатель красноярской компании «Зубник», один из пионеров российской эпитетики (челюстно-лицевого протезирования) Сергей Николаенко. Тем не менее искусственные уши и носы своим пациентам Николаенко устанавливает бесплатно, а зарабатывает только на стоматологии.

В издательстве «Манн, Иванов и Фербер» выходит книга «Дельфины капитализма»: десять историй о людях, которые сделали всё не так и добились успеха, написанные авторами проекта «Лаборатория "Однажды"» под редакцией Дмитрия Соколова-Митрича и Ивана Просветова. «Секрет» публикует текст Марины Ахмедовой, рассказывающий о Николаенко и его компании.

Ухо, горло, нос

— А вы не испугаетесь? — Швайков берётся за дужку очков, снимает их, убирает на стол. — Нет? — Берётся за нос, снимает его и оставляет в руке. Поворачивает нос к себе, заглядывает в ноздри. — Я могу его обратно надеть? — интересуется вежливо.

Тёмная дыра на месте носа Швайкова закрыта тонкой решёткой и похожа на клетку, из которой не выпускают на волю страшную птицу. Швайков возвращает нос на место.

— Вот нос — на магнитах, — говорит он, возвращая и очки на переносицу. — Между нами... — его голос проваливается в судорожный вздох, — вот на днях останавливает меня сотрудник ГИБДД. Говорит: «Дыхните». Я говорю: «Чего вы меня остановили?» Повторяет: «Дыхните...» Я нос снял — он отскакивает от меня. Да ещё с таким видом. Вы ж тоже, наверное, испугались? Да ну, разве ж я поверю, что нет? Тогда снимите с меня нос сами... Тяните-тяните. Пробуйте, не бойтесь. Видите, нос — сильный. Он — на магнитах. Только вставлять на место немного тяжело. А раньше я носил нос на клею. Он мог упасть в самый неподходящий момент, и кожа от клея раздражалась. Но, по-моему, я уже ничего не чувствую, и мне давно безразлично — испугаю я человека или нет.

Трещит звонок — то дверной, то телефонный. Клиенты записываются на приём в центр «Зубник». У входа в рано наступающем белесом вечере фонарём горит белый неоновый зуб. В Красноярске, как и в любом другом городе, стоматологий не меньше, чем парикмахерских, но новые носы, уши, щёки и глаза вставляют только здесь.

— Шесть лет я сидел дома без носа. — Голос Швайкова снова проваливается, а на левый глаз наплывает едкая слеза. — Делал себе нос из бутылки, обклеивал его пластырем, а сверху марлей на резиночке прикрывал. В Томске мне срезали мясо с руки, сделали из него нос и пришили. Через пять дней он почернел, его отрезали и выбросили... А рак, я вам скажу... рак — это не так страшно, как жизнь без носа. — Швайков кончиками пальцев вытирает глаз. — Вот только слеза у меня теперь маленько идёт, когда про нос рассказываю. Да, жалко себя, — он проглатывает вздох. — Мне ведь только 62.

На днях Швайков гулял в деревне на свадьбе у племянника. Вся родня знала, что нос у Швайкова — ненастоящий. Если какой-нибудь человек подходил к Швайкову и сам просил снять нос, Швайков снимал, а если о том не просили, то и он со своим носом ни к кому не совался.

— Рак носа мне оперировал профессор Авдеенко, 12 часов возился. — Швайков отпивает из чашки чаю, пропитав свои слова его сильным ароматом. — Это он меня сюда порекомендовал. Здесь мне сделали нос на клею, а в сентябре поставили решётку — с магнитами. Я столько операций перенёс, столько боли.

Голос его пугливо колеблет воздух в помещении «Зубника», словно Швайков боится привлекать к себе внимание пространства, которое может вдруг припомнить, что у него под носом — тёмная дыра, в которой за решёткой таится страх. Но чей это страх — самого Швайкова или окружающего его пространства?

Кино и немцы

Профессор Николаенко глядит из окна джипа, везущего его от неонового зуба вдоль почти неразличимого в темноте, но окутывающего город тонкими парами Енисея. Яркие огни вывесок оживляют холодные коробки однотипных домов. Деревья медленно истекают жёлтыми светящимися слезами, и тут и там украшенные гирляндами с эффектом тающей сосульки. Дымящийся Енисей не замерзает в Красноярске с тех пор, как в 50 км выше по течению на нём построили Дивногорскую ГЭС. Экологи и медики уже устали говорить о влиянии этой влажности на статистику заболеваемости красноярцев. А думает Николаенко обо всём основательно — по-немецки дотошно, не зря много лет прожил в Германии.

В том, что Сергей научился лечить зубы, виноват его дед. Тот служил санинструктором во время Великой Отечественной войны и попал в плен. В бараках концлагеря подружился с арестантами-врачами, помогал им подручными средствами лечить других заключённых. Когда его после освобождения отправили уже в советский лагерь, он там продолжил свою своеобразную медицинскую карьеру и научился лечить зубы. За это время дед Николаенко усвоил один простой урок: врач нигде не пропадёт. И, конечно, его идеей фикс было сделать медиками всех членов своей семьи.

Среди любимых игрушек мальчика Серёжи был дедов чемоданчик с зубоврачебными инструментами. Поэтому к окончанию восьмого класса каверзного вопроса «кем быть» для него не существовало. Сергей поступил в медучилище в родном городе Тайшете Иркутской области, окончил его с красным дипломом и в 1992 году, сдав экзаменационный минимум, был принят в Красноярский медицинский институт (ныне университет).

Поскольку Николаенко и здесь учился хорошо, то по окончании ординатуры поехал по межвузовскому обмену в Баварию — как стипендиат программы DAAD. Так начался его роман с любимой Германией. Сергей с явной нежностью в голосе так и называет её — любимой. Он учился и практиковался в Университета имени Фридриха-Александра (Friedrich-Alexander Universität). Занялся решением проблем прочности крепления пломб и углубился в тему настолько, что сначала защитил кандидатскую, а потом и докторскую диссертацию. Но настал неизбежный момент, когда нужно было определяться, где жить — либо там, либо здесь. У Николаенко на тот момент уже была жена и двое маленьких детей. И хотя немцы предлагали продлить контракт, Сергей в 2007 году окончательно вернулся в Россию. В 29 лет он стал самым молодым профессором Красноярского медуниверситета.

Он уже чётко знал, на что сделает ставку. В Германии Николаенко насмотрелся, как работает медицина и насколько врач может быть самостоятельной фигурой. И запланировал совершить в российской медицине настоящую революцию: создать при своей красноярской alma mater полноценную университетскую клинику, как это принято в Германии, а потом перенести удачный опыт на всю страну. Суть заключалась в том, что в такой клинике должны и лечить, и учить, и заниматься исследованиями. Наука, практика и образование в одном стакане — мощная синергия.

Как говорит Николаенко, поначалу с ректором КрасГМУ у него были хорошие отношения. Он стал заведующим кафедрой терапевтической стоматологии и начал постепенно осуществлять свой проект. Но как только серьёзно продвинулся вперёд, отношения стали портиться. В 2010 году Сергей понял, что кресло под ним шатается. Он рассказывает об этом, аккуратно подбирая слова и явно смущаясь. Видно, что не хочет, чтобы его объяснение звучало как жалоба и тем более как обвинение: «Ну, вы понимаете: подковёрные войны — они бывают везде...»

Однажды Сергей с устного разрешения начальства улетел в Москву читать лекцию. На следующий день ему позвонили и сказали: только что закончился учёный совет, твою деятельность раскритиковали в пух и прах и заочно отменили командировку. Получалось, что он просто ушёл в самоволку, за что и был тут же уволен по соответствующей статье Трудового кодекса.

Николаенко это не устроило, и он подал судебный иск, претендуя на восстановление в должности, но доказать свою правоту не смог. Вслед за ним, уже по собственному желанию, ушли шесть его сотрудников. Один из них, Александр Зубарев, потом стал соучредителем «Зубника».

— Как вы себя чувствовали, когда поняли, что проиграли? Ведь 15 лет жизни оказались перечёркнутыми...

— Ну как... Тяжело пережил, конечно. Иду в тот день по улице и вдруг чувствую, что меня шатает. Еле дошёл до дома, измерил давление — оказалось, шарахнуло основательно, еле жив остался...

Отдышавшись, Николаенко задумался, что делать дальше и как зализывать раны. Уезжать из города, устраиваться в другой вуз? А нужен ли он где-то, да ещё с такой записью в трудовой книжке? Всё, что он умел, и умел хорошо, — это лечить зубы. Своих учеников он стал пристраивать по разным клиникам и вдруг подумал: а почему бы не открыть свою? Вместе с Зубаревым посчитали наличные деньги, попросили финансовой помощи у родителей, Николаенко договорился со знакомым врачом об аренде помещения и стоматологической установки. Придумали название «Зубник» — Зубарев плюс Николаенко.

— И каковы были результаты за первый год?

— Плачевные, — смеётся Сергей.

И поясняет: заниматься бизнесом — это совсем не то же самое, что писать научные статьи. Одно дело, когда ты арендовал на несколько часов установку, полечил человека, взял с него деньги, заплатил аренду и идёшь радостный домой. А другое, когда нужно оставаться на плаву каждый день, развивать предприятие, отбиваться от проверок. Конкуренция в Красноярске огромная — порядка 700 клиник на миллионный город. А ведь хотелось нанять и администраторов на ресепшен, и сразу три установки поставить, и всех загрузить, а не только себя. В общем, головной боли у Николаенко теперь только прибавилось.

Но помог случай — как-то раз пришёл к нему лечиться директор одного очень крупного предприятия. Ему так понравилось, что он решил подписать на обслуживание в «Зубнике» все 3000 своих сотрудников по программе добровольного медицинского страхования (ДМС). После этого дела у клиники резко пошли в гору. Постепенно сложился пул других влиятельных пациентов, и они тоже стали помогать по мере сил. Первое время обслуживание полисов ДМС было едва ли не ключевым источником дохода клиники. А потом сработали опыт и репутация основателя. С некоторых пор «Зубник» (теперь уже две клиники) презентует себя коротко и впечатляюще — «профессорская стоматология».

В прошлом году компания принесла владельцам 50 млн рублей выручки. Но Николаенко с Зубаревым не купили себе симпатичные домики где-нибудь в Таиланде, как это модно у красноярцев. Они научились тратить деньги более экстравагантным способом.

Слишком много вопросов

Зубарев отпирает ключом квартиру №199. Единственная пустая комната оборудована под гостиницу — здесь прячутся от лишних глаз пациенты, пока для них готовятся эпитезы. В кухне на столике разложены гипсовые формы, которые, как шкатулки, захлопываются двумя половинками. Стоят баночки с пигментом и силиконом. Прозрачные колбы. А пластиковые распечатки частей черепа с 3D-принтеров встречают Зубарева взглядами белых матричных глазниц.

Что есть лицо? Квинтэссенция всего внутреннего. Случайное совпадение родительских черт. А также отпечаток образа жизни человека — вот что такое лицо. Возьмите двух близнецов и поместите одного от рождения в бедность, другого — в богатство. Глядя на них спустя годы, вы поймёте — у них разные лица. Но матрица-то одна.

Со стены в спину Зубарева смотрят лица, распечатанные на цветном принтере. Каждое в двух вариантах: без носа и с носом, без уха и с ухом, со щекой и без. У каждого скорбно опущены уголки рта, а из глаз, как из чёрных дыр, смотрит таящийся страх. Отпечаток тех лет, когда носители первого варианта лиц не смели выйти на улицу, показаться окружающим, увидеть в их глазах отвращение и — реже — жалость.

— Почему у этих людей на фотографиях такие похожие рты?

— А чем они похожи?

— Кажется, их губы дрожат от обиды.

— Это психологическое, наверное. Я этого уже не замечаю.

— Вы чувствуете себя скульптором?

— Скульптором чего?

— Скульптором, ваяющим новое лицо.

— Нет, но я вижу, что человек с эпитезом уже по-другому начинает себя вести.

— А почему люди пугаются, когда смотрят в тёмную дыру на лице у кого-то?

— Это вызывает естественное отвращение. Вы не знали?

Зубарев ставит матрицу черепа на стол. Берётся за гипсовую форму. Цвет протеза для последнего пациента не совсем попал в тон. Не надо было браться за работу к вечеру. Зубарев смотрит в окно. Солнца не видно — оно прячется в дневной мути холода и паров Енисея. Солнце покажется на закате, когда начнёт темнеть. До вечера нужно переделать эпитез, чтобы клиент был доволен. Чтобы сам Зубарев не опустил руки, подкошенный творческой неудачей. Зубарев — художник, который никогда не устроит выставку своих работ. Мастер с количеством зрителей, ограниченным пациентом и его кругом общения. Врач-стоматолог с художественным образованием. Своему искусству он учился у немки Михаэлы Бит с тех самых пор, как профессора Николаенко огрела по голове мысль об эпитезах, которые из чистой благотворительности могут превратиться в бизнес. Когда-нибудь.

— Вы денег за изготовление протезов не получаете?

— Пока нет.

— А зачем тогда вы их делаете?

— Это сложный вопрос.

— Если бы вы не тратили время на протезы, а занимались зубами, вы были бы богаче.

— Может быть. Но мы решили заняться реабилитацией этих людей, — кивает на фотографии.

— Зачем вы так решили?

— Каждый решает для себя сам...

— Зачем вы так решили для себя сами?

— Лично у меня всё совпало — в школе я занимался творчеством, лепил, рисовал, а потом решил изучать медицину. Многие немцы, делающие протезы, — они вообще не медики. Они пришли из искусства...

— Вы — художник, который никогда не сможет устроить выставку своих работ. Это вас не расстраивает?

— Я по-другому рассуждаю.

— Неужели вам не хочется получить реакцию зрителя?

— А тут не Голливуд. Мне достаточно реакции пациента.

— Вам жалко этих людей? Вас захлёстывает жгучее чувство сострадания?

— Да, конечно. И когда ребёнка из детдома в стоматологию приводят, мне его тоже жалко. Но и это не основная причина.

— А какая основная?

— Мне сложно ответить. Но я обещаю подумать. А немцы...

— Вы с таким восхищением говорите о немцах!

— Во многих моментах они действительно круче. Хотя профессор Авдеенко уже сделал операцию по установке решётки, и сами немцы сказали — ничуть не хуже получилось, чем у них.

Зубарев присутствовал на операции и вместе с хирургом прикидывал — в каком месте на решётке расположить магниты. Это зависит от того, сколько кости и мягких тканей было удалено во время лечения основного заболевания. Затем делается МРТ, снимки перегоняются в программу, отзеркаливающую нужную парную часть лица — ухо или глаз, — и распечатываются в 3D. Но нос у человека один. Его не отзеркалить. Он лепится вручную сначала из воска — по фотографиям, снятым до того, как человека обезобразил рак.

Зубарев везёт меня знакомиться с пациентом. Тормозим во дворе автосервиса под вывеской «Надежда». Солнце, о котором ни намёка на небе, каким-то образом находит способ отразиться грязно-жёлтой полосой в больших окнах мастерской. В ряд прикрытые снегом стоят машины, с тёмными дырами повреждений то спереди, то сбоку. Зубарев распахивает дверь автосервиса, и оттуда на него одномоментно выбрасываются бой молотка и жужжание сварки.

Из-под дорогой машины, лоснящейся металликом в свете ламп дневного освещения, поднимается невысокий человек в кепке. Подходит к Зубареву. В знак приветствия врач трогает пальцем его левое ухо. Правое над седым виском, если хорошо и с близкого расстояния приглядеться, пропускает матовый свет, идущий из окна. А левое по форме такое же, но остаётся непроницаемым.

20 назад Кузнецов зашёл в подсобку, нагнулся к электрообогревателю и упал, получив удар током. Хотите знать, что почувствовал Кузнецов? Ничего. Он не почувствовал даже того, что часть головы сгорает на обогревателе. Не почувствовал двух остановок сердца на операционном столе. Но чувства вернулись в полном объёме — когда, очнувшись, он посмотрел на себя в зеркало. И когда окружающие посмотрели на него. Смотреть на Кузнецова было неприятно. Не верите? Кузнецов снимает кепку. Кузнецов снимает ухо.

Кость над виском искривлена, как будто от черепа, как от яблока, кто-то откусил дольку. Вместо уха — зарешёченная дыра. Такая же, как на лице у Швайкова. Кузнецов надевает ухо. Кузнецов надевает кепку. Зубарев ещё раз трогает его ушную раковину, она — произведение его рук. Да, важная деталь — нашёл Кузнецова в подсобке сын, которому тогда было три года.

Да, ещё одна важная деталь — Кузнецову вырезали хрящ из бедра, обтянули его кожей, сформировали из него ухо. Хрящ рассосался. Кузнецову вживили искусственный хрящ вместо уха. Хрящ рассосался. Тогда Кузнецов натянул на голову повязку и не снимал её двадцать лет. А недавно сосед Швайков ему говорит: «Иди в “Зубник”. Мне нос сделали бесплатно. Может, и тебе ухо сделают».

Сколько? Нисколько

На уровне замысла идея с производством и имплантацией эпитезов возникла у Николаенко ещё в студенческие годы: он видел много пациентов, переживших тяжёлые операции и нуждающихся в помощи. Когда он начал практику, таких пациентов в поле его зрения стало ещё больше, поскольку многие случаи оказывались на пересечении двух медицинских направлений — онкологии и стоматологии. Так у врачей «Зубника» завязались тесные отношения с красноярскими специалистами по лечению рака.

Северное солнце проглядывает сквозь серую муть паров Енисея и преследует джип, в котором едет профессор Николаенко. Мы подъезжаем к Красноярскому онкологическому диспансеру. Сергей, натянув на уши шапку, идёт по чистому, как лист бумаги, снегу к центральному входу. В холле сидит длинноногая девушка в норковой шубке. Гладкие чёрные волосы падают ей на грудь, доставая до пояса. В глазах стоят слёзы, через которые она смотрит на нас, но не видит. Николаенко идёт мимо, он не похож на человека, который хоть сколько-нибудь сочувствует встречным. Обученный медицине в Германии профессор занимается не разовой помощью отдельно взятому человеку, его задача — помочь всей группе пациентов.

Оставив куртку и шапку в гардеробе, он поднимается по лестнице в отделение опухолей головы и шеи. Встаёт перед стендом, занимающим внушительную часть стены. «Эпитетика» — написано на нём буквами такого же небесно-голубого цвета, как свитер Зубарева. С плаката под рубрикой «Специалисты» улыбается сам Николаенко и немка Михаэла Бит. Рядом — серьёзный Зубарев.

«В апреле 2015 года в Красноярске начал работу российско-германский центр "Эпитетика", — сообщает плакат, — проект "Профессорской стоматологии «Зубник»", КГБУЗ "Красноярский краевой клинический онкологический диспансер имени А.И. Крыжановского" и немецких специалистов Университета имени Фридриха и Александра (Эрланген — Нюрнберг). По данным Министерства здравоохранения Красноярского края, ежегодно порядка 400 человек нуждаются в коррекции врождённых и приобретённых челюстно-лицевых дефектов. В большинстве случаев такие дефекты являются следствием травм или онкологических заболеваний в области головы и шеи. После хирургического вмешательства и проведения химио- и лучевой терапии пластическая хирургия не всегда может помочь вернуть человеку привычную внешность. И тогда на помощь приходит эпитетика».

Николаенко видел масштаб проблемы и вместе с коллегами решил что-то придумать. Когда собралась группа из нескольких пациентов, Николаенко пригласил немецких специалистов. Они приехали, чтобы сделать операции и обучить красноярских коллег создавать эпитезы — до этого ни у кого в России таких навыков просто не было. За основу группа врачей взяла технологию, о которой говорили ещё в начале ХХ века: пациенту вживляли на месте травмы титановую решётку, к ней на магнитных присадках крепился силиконовый орган. Красноярских врачей обучили всем нюансам, начиная от работы с решётками и заканчивая подбором цвета для будущего носа.

Сделать человеку, у которого рак носа, утраченный орган — это не так просто, как может показаться на первый взгляд — засунул решётку, прицепил нос, и вперёд. Поначалу это был длительный многоэтапный процесс, в который были включены многие специалисты. Всё начиналось с удаления опухолей, продолжалось лучевой и химеотерапией, затем было болезненное вживление решётки, и только потом у пациента появлялся нос. Операция растягивалась на неопределённое время — но в основном это происходило по причинам неэффективной логистики. И только недавно «Зубнику» удалось соединить все этапы в рамках одной операции и сделать её за один день.

Николаенко ставят в тупик только два вопроса: сколько всё это стоит и зачем ему это надо. «Зубник» делал и делает операции по имплантированию эпитезов бесплатно. Просто потому, что в основном пациенты с такими нуждами неплатежеспособны, да и потом, они тоже идут на некоторый риск, поскольку технологии эпитезирования ещё до конца не отработаны, врачи учатся, набираются опыта на некоммерческих пациентах. Но если деньги всё-таки посчитать можно хотя бы приблизительно (одна операция с использованием немецких расходных материалов стоит от 400 до 700 тысяч рублей), то ответить на вопрос «зачем» решительно не получается. Кажется, что Николаенко особенно и не рефлексирует по поводу высоких материй, которые могут возникнуть при должном философском обобщении. Он просто делает работу, потому что она соответствует его интересам и амбициям.

«Зубник» только дважды брал деньги за эпитезы. Некая московская фирма, выигравшая конкурс по линии соцобеспечения, попросила провести операцию подопечной женщине на глазной впадине — за 2/3 стоимости госконтракта. Другой кейс словно в четыре руки сочинили Зощенко и Харрис: в «Зубник» пришла цыганская семья и привела женщину без носа. Оказалось — муж откусил в порыве ревности.

«Я вас ненавижу!»

Зайдя в кабинет заведующего отделением опухоли лица Максима Авдеенко, Николаенко прищуривается, глядя под ноги. Наклоняется и с немецкой педантичностью поднимает с пола серо-белую, давно высохшую бабочку.

— Какая красивая бабочка у вас тут, — обращается он к Авдеенко.

Тот стоит у стены, заложив сжатые в кулаки руки в карманы белого халата. Холодный глаз северного солнца, заглядывая в окно, кладёт два широких золотых шматка на стену за спиной Авдеенко и поджигает металлический колпачок ручки в его нагрудном кармане.

— Давайте её выпустим. — Авдеенко подходит к окну, распахивает его, и мёртвая бабочка летит вниз, кружась бумерангом в тяжёлом морозном воздухе.

«Я вас ненавижу. Да, я ненавижу вас за то, что теперь могу гулять только в безлунную ночь, когда меня никто не увидит. Я ненавижу вас за то, что вы со мной сделали. Я ненавижу вас за то, что вы меня вылечили!» Такое письмо пришло от пациента в НИИ онкологии Томска. Тогда Авдеенко работал там. Он держал в руках это письмо и читал его. Ещё полгода назад тот пациент умолял его прооперировать. Врачи объясняли ему, что он будет обезображен. Он согласился. Его вылечили, ему вернули жизнь!

Авдеенко смотрит исподлобья, нахмуренные брови и внимательные тёмные глаза — квинтэссенция образа жизни и всего внутреннего наполнения хирурга, забирающего у пациента лицо, но взамен оставляющего жизнь. Авдеенко ещё молод.

— Что значит — считаю ли я, что действительно спасаю жизнь? — Брови Авдеенко взлетают к корням волос, а в глазах появляется подозрительность, будто рядом с ним сейчас почтальон, готовый во второй раз вручить неблагодарность. — Почему вы задали этот вопрос?

— Но ведь это ваш пациент почему-то написал вам такое письмо...

— Он в этом письме оценивал не саму жизнь, а свой социальный статус в ней и своё страдание. Понимаете? Пациент или умрёт, или будет жить, но зависит это от действий врачей! Заболевание это — смертельное, от него умирают. Вы понимаете? И если врач болезнь излечил, значит, он эту жизнь спас! — Авдеенко выходит из себя.

— А были пациенты, которые соглашались умереть, но не быть обезображенными?

— Иногда некоторые так говорят, но это больше так... угрозы. Потом живут и адаптируются.

Авдеенко похож на тонкокостного медведя. Солнце задевает его сбоку. Он опускает руки в карманы, оттуда они выпирают кулаками. Нет, врачи сострадают всем. И если Авдеенко входит в диспансер, а ему навстречу попадается плачущая молодая женщина в норковой шубе с длинными волосами и затуманенными глазами, он, Авдеенко, сын врачей, оперировавший Швайкову нос в течение двенадцати часов, — испытывает сострадание. Но сострадание его — обыденно. Нравится сочетание? Забирайте! Используйте! Обыденное сострадание — это то, которое каждый день. Это то, что не от сердца, а от разума. Да, разум умеет сострадать. Вы не знали?

Самые счастливые пациенты — лесничие, егеря. Они уходят в лес и никого не пугают. Они довольны даже. Но другие, оставшиеся жить в человеческом окружении, страдают. Теперь есть эпитезы, и это небо и земля — ходить с дыркой вместо носа или с носом, который с расстояния двух метров неотличим от настоящего.

— Почему люди боятся смотреть в чёрные дыры на чужом лице?

— Зачем вы мне задаёте такие вопросы? Для чего это философию разводить? Я даже не собираюсь на ваш вопрос отвечать. Наша первая задача — спасти жизнь. Вторая — вернуть его в социум таким же, каким он был. Наша беседа ушла не туда.

— Но вы ведь согласны с тем, что большинство людей, переживших разрушающую лицо операцию, лишены возможности эпитезы получить?

— Да.

— А вы не думаете о том, что таким людям эпитезы может дать только общество? Но чтобы общество захотело в этом поучаствовать, в нём должно возникнуть сопереживание. А оно возникнет только тогда, когда оно почувствует, на краю какой пропасти стоит человек, у которого тёмная дыра вместо носа и который может выйти погулять только в безлунную ночь.

— Но врач не может подвести вашего читателя к пропасти. — голос Авдеенко теплеет, он поворачивается лицом к солнечным пятнам на стене, дав им покрасить в тёплые оттенки его лицо. — Сделайте это вы.

Делаю.

Вот есть опухоль, и врач обязан отступить от неё на определённые границы в пределах видимых здоровых тканей. И даже если создаётся дефицит тканей, то врач всё равно опухоль будет удалять. Не то что бы врач не видел, что операция человека обезобразит, если он уберёт ему челюсть или половину челюсти. Ой-ой-ой, как же он без челюсти будет?! Пусть лучше лежит, доживает оставшиеся пару месяцев с челюстью? Нет, врач не подумает так. Врач до операции обсудит всё с пациентом, и пациент на всё согласится. Жизнь дороже.

Дальше — решётка. В решётке сложного ничего нет. Авдеенко сам вставил одну, посмотрев, как это делают приехавшие в Красноярк немцы. Самое удобное — ушная раковина или нос. Удалённая вплоть до орбиты челюсть — сложней, там нужно ещё глаз поднимать, чтобы не упал. Лицо — это не просто внешность. С него начинаются органы дыхания и пищеварительного тракта, зрения, слуха и обоняния. Все эти функции сосредоточены на маленьком участке тела.

Организм — очень жизнеспособная система. Природа так задумала — чтобы через аномальное показывать нам нежизнеспособное. Поэтому люди отскакивают в ужасе от Швайкова и Кузнецова. Нежизнеспособное напоминает о смерти. Эволюция — она не хорошая и не плохая. Просто человечество движется путём эволюции к усовершенствованию, и человек без носа автоматически проходит в нашем сознании как нечто, что может утянуть в небытие весь биологический вид. Но можно взглянуть на вопросы жизнеспособности и по-другому — с высоты цивилизации. Если человечество научилось восстанавливать лица и возвращать вычеркнутых из жизни людей в строй, то Швайков с отстёгнутым носом — это символ жизнеспособности рода человеческого в его наивысшем проявлении.

Красные, жёлтые, зелёные

Нет ничего непобедимей идеи, для которой пришло время. Это сказал Виктор Гюго. А Николаенко от себя добавил — любая идея, в которой нет денег, умирает. Пока он развивает эпитетику за счёт собственных средств. Но в перспективе Сергей всё-таки рассчитывает на полную и безоговорочную монетизацию этого направления.

Чтобы создать на эпитезах жизнеспособную экономическую модель, он планирует наладить в стране их серийное производство. Сейчас прорабатывается инвестиционный проект по строительству завода эпитезов, уже найден стратегический инвестор. Николаенко планирует оборудовать отдельную от «Зубника» клинику, где на максимальных мощностях заработало бы прототипирование и моделирование. Там же он собирается открыть гостиницу для послеоперационного восстановления пациентов. Если всё получится, немцы больше не понадобятся и стоимость эпитеза упадёт на несколько порядков. «Зубнику» удастся локализовать производство в Красноярске и использовать отечественные материалы, усовершенствовать образовательный центр, а наработки и технологии экспортировать в другие города, в которых об эпитезах пока не знают.

— Если у нас всё получится, то установка эпитеза будет стоить 150 или 200 тысяч рублей, а сейчас она обходится нам минимум в 450. Потому что материалы невозможно купить в России, их приходится заводить из Германии и Америки.

В кабинете Николаенко — прислонённый к стене лист титана. Обычный лист качественного российского медицинского титана размером с хорошую ледянку! Из такого же делаются решётки под эпитезы. В Германии готовые решётки размером меньше ладони стоят 450 евро. Цена вот этого здорового листа титана в России — 12 000 рублей! Это к вопросу о добавленной стоимости. Сколько решёток можно настрогать из такого листа? Да, необходимо фрезерное оборудование, инженеры-программисты, инженеры-электрики. Но ведь все высокоразвитые страны уже давно формируют эту добавленную стоимость, а Россия... Россия пока продолжает поставлять сырьё. Но! Производство решёток будет организовано в Красноярске. Николаенко это запланировал. Конечно, возникнут проблемы с сертифицированием, с получением разрешений — но профессор не откажется от задуманного из-за препятствий. Почему?

— У меня есть социальная задача — помочь определённой группе пациентов. Благотворительность, которой мы сейчас занимаемся, — это, конечно, хорошо, но такой метод не масштабируется. Моя цель — сделать помощь таким пациентам доступной для них самих. Коротко и ясно. Простите, ко мне пациент пришёл, пойду закручивать импланты.

Все стоматологические пациенты в «Зубнике» делятся на зелёных, жёлтых и красных. С жёлтыми работают по предоплате, с красными — в долг, с зелёными — бесплатно.

Отстроив свою компанию, Николаенко решил реализовать на её базе идею университетской клиники. Идею, которую когда-то привёз из Германии, но так и не смог воплотить в Красноярском университете. Теперь помех не было никаких. Он получил необходимые образовательные лицензии и организовал поток молодых докторов, которые приходят в клинику на постдипломное образование. Под присмотром опытных сотрудников «Зубника» они лечат бесплатно людей с инвалидностью и набираются опыта. Благотворительный фонд Людмилы Пимашковой, жены бывшего мэра Красноярска, даже купил «Зубнику» мобильную установку для невыездных пациентов.

— Мы — единственная клиника в Красноярске, которая лечит инвалидов на дому, — рассказывает Николаенко. — Среди них есть коммерческие пациенты, а есть бесплатные. Но это не в чистом виде благотворительность — просто мы разработали жизнеспособную финансовую модель, которая позволяет это делать в режиме самоокупаемости. Всё очень просто.

Социальные службы города высылают нам списки малообеспеченных людей, нуждающихся в стоматологической помощи. У нас есть свой учебный центр «Профессорская практика». Туда приходят учиться врачи — молодые, но уже с дипломом, то есть они имеют право лечить, просто у них пока мало опыта. Мы заключаем с ними договор — курсанты нам за обучение ещё и деньги платят.

— То есть вы используете инвалидов как подопытных кроликов?

— Я уже понял, что вы специально всё с ног на голову переставляете, чтобы провоцировать собеседника, — улыбается Сергей. — Нет, конечно! У нас всё как в Германии, я оттуда эту модель и заимствовал. Рядом с курсантом стоит наш доктор. А компании поставляют нам материалы для лечения. Бесплатно. Зачем им это надо?! Для них это маркетинг. Наши курсанты ведь потом вырастают, становятся опытными врачами, привыкают работать на их материалах и остаются постоянными клиентами этих компаний. В результате я организовал финансово устойчивую конструкцию, устраивающую всех. Инвалид доволен — его бесплатно полечили. Курсант доволен — он мануальных навыков набирается. Да он просто счастлив! Фирмы, предоставляющие материалы, тоже довольны. Даже инвалид в конечном счёте работает на нас. У него ведь куча знакомых, и он им рассказывает о том, какие мы хорошие. Наш маркетолог потом сводит статистику и уже не удивляется тому, что на вопрос «Откуда вы о нас узнали?» очень многие называют фамилии наших бесплатных пациентов. Я за много лет понял одну важную вещь — всё взаимосвязано. Любой положительный импульс летит по траектории бумеранга. Вы прямо так и напишите: добрым быть выгодно. Восклицательный знак поставьте.

Задачка-неберучка

Инженер устойчивых конструкций садится в промёрзшую машину. Заводит мотор. Машина выезжает со двора, но даже под её колёсами снег остаётся стерильно-белым. Из-под колёс проезжающих мимо автомобилей трубит снежная крошка. Градус в воздухе понижается, мороз давит на Енисей, и тот парит с удвоенной силой, скрывая в парах себя самого.

В Красноярске, в среднем течении, хариус ловится постный, почти без жирка. А здесь, в Игарке, Енисей даёт рыбе нагулять жиру — для человека. На Крайнем Севере, где день короче, а солнце скупое, как скряга, человеку нужен витамин D.

Николаенко идёт по Игарке в немецком костюме Fisherman и в балаклаве, обмораживая глаза. Он переживает сильные чувства. Их можно охарактеризовать как махрово-отрицательные. «Упадок, — бормочет он под балаклавой. — Пессимизм. И людей — нет. И больница здесь в плачевном состоянии».

Как-то профессору-бизнесмену позвонил мэр посёлка и предложил встретиться. С зубами у него всё было в порядке. А вот жители Игарки часто приезжали в Красноярск полечиться — нормальной стоматологии у них не было. Слухи о «докторах-альтруистах» из «Зубника» дошли и сюда. Мэр подумал: почему бы не пригласить этих ребят открыть клинику там, где никто бы не решился. Николаенко и Зубарев подумали и решили, что надо слетать, посмотреть. И им понравилось. В смысле — они увидели здесь для себя новые возможности.

В Игарке жуткая нехватка врачей: в местной клинике один человек работает на трёх–пяти ставках. Понятно, что качество услуг от этого сильно страдает. В период навигации сюда приезжает медицинский пароход, там проводят диагностику, но это тоже не дело. Посмотрев на всё это, Николаенко подумал: а почему бы вахтовым методом не отправлять туда из Красноярска врачей, которые в ходе медицинских реформ — укрупнения больниц, сокращений штатов и т.д. — оказались, так сказать, недозагруженными?

Эту идею они с Зубаревым и реализовали. Отремонтировали здание закрывшегося хосписа, купили гостиницу, ранее принадлежавшую «Роснефти». Закупили оборудование. Сколотили команду врачей-вахтовиков. Формально клиника в Игарке для них — это бизнес. Но сам факт того, что они вообще рискнули туда зайти, — поступок героический и стандартной бизнес-логике не поддаётся. Тем не менее Николаенко и Зубарев всерьёз говорят об окупаемости и надеются, что лет через пять-десять смогут отбить вложения — около 12,5 млн рублей. Конечно, гораздо выгодней было бы на эти деньги открыть очередную клинику в Красноярске. Но такие задачи «Зубник» уже решал. А вот создать медицину в городе с ограниченными возможностями — это вызов совсем другого порядка. Первый десант в Игарке высадится уже в марте — стоматолог-хирург, ортопед, терапевт и уролог-сексолог-андролог. Ротация — раз в месяц.

Разумеется, такой подход скажется на стоимости услуг — они будут не самыми дешёвыми. Но в Игарке нет ни одной частной клиники, администрация готова помогать чем сможет. А самый главный фактор рентабельности заключается в том, что обычно местные тратят отпускные деньги и дни на то, чтобы съездить полечиться на материк. Так что дороговизна услуг на месте будут компенсироваться тем, что людям не надо будет тратить время и деньги на самолёт, гостиницы и сопутствующие расходы. Всё равно получится дешевле. Кроме того, крупные организации уже собираются подписать договоры с новой клиникой по линии ДМС, а возможно, и ОМС. Сейчас бюджет города тратит 38 млн рублей в год только на полёты для медобследования, так что от возникновения частной клиники легче станет всем.

— Социальные предприниматели в решении таких задач всегда эффективнее государства и чиновников, — считает Николаенко. — Я эффективнее просто потому, что я же сюда свои деньги вложил. Тот, кто сидит на бюджете, думает о том, как бы финансовые потоки освоить, а я думаю о том, как создать свой собственный ресурс.

Мы снова в Красноярске, который после Игарки кажется тёплым и светлым. Мы едем из аэропорта в клинику под светящимся неоновым зубом. Металлические конструкции вдоль Енисея по ходу движения джипа сливаются в сплошную конструкцию решётки. Солнце проступает отчётливо, пульсирует и, как магнит, притягивает к себе новые бизнес-идеи и импульсы добра, летящие с земли к нему бумерангом.

— Вы так и не ответили на вопрос — если государство не оценит ваши инициативы, вы продолжите ими заниматься?

— Продолжу, но точно не в убыток себе.

Мы захотим в дверь под неоновым зубом, останавливаемся возле ресепшен.

— А надолго вас ещё хватит? «Зубник», Игарка, эпитезы, инвалиды на дому. Где-то же есть предел человеческим возможностям?

Николаенко задумывается, чтобы обоснованно ответить, и вдруг выдаёт, расплываясь в улыбке:

— А это ещё не всё. Я вам ещё и половины своих планов не рассказал. Ладно, мне пора. Пойду закручивать импланты.

Фотография на обложке: Swen Pfoertner / EPA

Фотографии: Лаборатория «Однажды»