Уроки Аргентины: Как нация предпринимателей выживает в долгом политическом пике

«Секрет» продолжает рассказывать о странах с нетрадиционными формами капитализма и драме реформаторов и предпринимателей, которые там действуют. Первая серия была о мнимом экономическом чуде Монголии, а вторая — об Аргентине, менее века назад считавшейся третьей по размеру экономикой мира.

Вход в двухэтажное здание из красного кирпича в пригороде Буэнос-Айреса Мартинесе напоминает храм. Для кого-то это святое место, здесь — единственный магазин в Аргентине, где продают Harley-Davidson. Вернее, продавали. Уже много месяцев напротив гольф-поля нет ни одного мотоцикла. Улыбчивые вышколенные продавцы приходят на работу, но торговать им нечем, остались только запчасти и аксессуары.

«С 2013 года я не могу импортировать мотоциклы», — объясняет Хуан Габба, дилер Harley-Davidson в Аргентине и человек-легенда для мотофанатов. В Аргентине уже четыре года действует правило: если что-то ввозишь в страну для продажи, должен на ту же сумму что-то вывезти за её пределы — и продать. Сколько бизнесмены ни указывали правительству на абсурдность идеи — всё напрасно. Граждане эту меру поддерживают, она ловко продаётся под соусом защиты местных производителей и поддержки экспорта.

Из всей армии страдающих импортёров мне хотелось поговорить именно с Габбой. Несколько лет назад я читала интервью с ним, он поразил меня спокойной мудростью и верой в то, что именно он выбирает свою дорогу. Он сказал тогда: «Мне 60 лет, из них 40 лет я продаю мотоциклы. Это моя жизнь. Когда уже вложил столько времени и сил, не будешь опускать руки [что бы там ни придумало правительство]». Но, по правде говоря, он был почти в отчаянии.

Габба похож на Хемингуэя со знаменитой фотографии в свитере с высоким воротом, а не на старого байкера. Седые волосы, зачёсанные назад, борода, спокойный уверенный взгляд. Мотоциклы он любит с детства, и марку, дилером которой он хотел бы стать, выбирал, как жену. Когда ему было 23 года, друг попросил написать небольшой отчёт о перспективах рынка мотоциклов в Латинской Америке для какой-то корпорации. Через год ему позвонили представители тогдашнего акционера Harley-Davidson, сообщили, что его мысли показались им интересными, и пригласили работать в США консультантом по Латинской Америке. Там Габба научился «всему понемногу».

Когда в 1979 году в Аргентине нашёлся желающий продавать Harley-Davidson, Габбу отправили за ним присматривать. Тот бизнесмен скоро разорился, но Хуан больше не хотел уезжать из Аргентины. Десять лет он пробовал продавать мотоциклы самых разных марок, но в 1991 году всё-таки вернулся к Harley-Davidson и попросил разрешения стать дилером. «Это мотоцикл, который лучше всего представляет меня самого, и мы повзрослели вместе», — объясняет он.

Продавать «Харлей» в Аргентине непросто — дорогой, но Габба 20 лет прекрасно справлялся. «Сейчас я пытаюсь выжить», — говорит он, делая ударение на слове «пытаюсь». Сначала чиновники министерства экономики, имеющие отдалённое представление о способе принятия инвестиционных решений в глобальных корпорациях, заявили: пусть Harley-Davidson построит завод в Аргентине! Габба объяснил, что для начала спрос на мотоциклы должен вырасти по крайней мере в три раза. «Тогда экспортируй что-нибудь!» — сказали в министерстве. Вздохнув, Габба отправился на поиски знакомых, которые уже занимались экспортом, и вскоре заключил стратегический союз c винодельней.

В результате нескольких встреч, в том числе с министром торговли, Хуану удалось согласовать план экспортно-импортных операций и получить разрешение на ввоз двух контейнеров — по 20 мотоциклов в каждом. Те два контейнера — последнее, что ему удалось ввезти. Морено вскоре впал в немилость, и на гребне волны оказался новый министр экономики Аксель Кисилев.

Смысла в этой перестановке было немного. Заменили мыло на шило, энергичное и одиозное. Но Габбе и другим импортёрам был нанесён последний удар: больше никаких фиктивных союзов, только реальный экспорт! «В эти схемы я уже не мог вступать, это значило бы брать на себя двойной риск», — печально говорит он.

Обычно он работал в кредит: Harley-Davidson поставлял мотоциклы, а он их реализовывал и платил через какое-то время. Он больше не просил их о поставках, потому что контейнеры могли застрять на таможне и стоять там дольше срока оплаты. Намекаю, что есть, мол, разные обходные пути, но Габба не даёт договорить: «Я не играю в сомнительные игры: это значит поставить под удар не только моё доброе имя, но и престиж компании». К тому же в небольшую маржу дилерского бизнеса не могут уместиться проценты навязанных посредников.

Габба закрыл второй магазин в самом дорогом районе Буэнос-Айреса Пуэрто-Мадеро и стал ждать перемен. «Есть грань, за которую я не могу переступать, ведь я же должен платить зарплаты и налоги», — горько констатирует он.

В октябре 2015 года в Аргентине пройдут выборы президента. У двоих из трёх лидирующих кандидатов в программе — отмена безумств экономической политики последних лет (закрытие импорта — только одно из них).

Но Габба надеется больше не на выборы, а на силы разума и добра. В конце концов, не может же эта странная конструкция так долго держаться. «Если ничего не изменится до конца года, придётся, пожалуй, закрыть бизнес и подумать о чём-то другом, кроме продажи мотоциклов», — заключает Габба с нервной усмешкой. Правда, о плане «Б» думать пока не хочет.

Пять ошибок Киршнеров

Нестор Киршнер стал первым долгосрочным президентом Аргентины после кризиса 2001 года, когда первые лица сменяли друг друга раньше, чем люди запоминали их в лицо. Начал Нестор за здравие, что было нетрудно с учётом точки отсчёта, но скоро ударился в протекционизм, ввёл контроль за ростом цен, санкционировал огромные соцрасходы и врубил печатный станок.

Хотя Нестор мог баллотироваться на второй срок, он решил выставить кандидатуру своей жены Кристины с тем, чтобы самому поучаствовать в президентской гонке в 2011 году (конституция Аргентины не разрешает занимать пост главы страны больше двух сроков). Но за несколько месяцев до выборов он неожиданно умер от сердечного приступа. В тот день рынки аргентинских акций взлетели.

Коллективный разум биржевиков полагал, что авторитарный Нестор стоит за спиной Кристины и диктует ей разные мерзости. Без него она расправит плечи, создаст открытую, свободную, дружелюбную экономику, и Аргентина станет жемчужиной среди растущих рынков. Вдова Киршнера переизбралась в первом туре, в том числе на волне соболезнований, и очень быстро стало понятно, что Нестор был хорошим президентом.

Вот пять явных ошибок экономической политики за 12 лет, оказывающих негативное влияние на деловой климат и жизнь в стране: две популистские национализации (сигнал бизнесу, прежде всего иностранному), незакрытый вопрос со старым страновым долгом, а также валютные и импортные ограничения. Из всего этого при Несторе произошла только национализация авиакомпании Aerolineas Argentinas.

Испанская Grupo Marans из рук вон плохо управляла практически монопольным авиаперевозчиком в большой и относительно богатой стране. Это позволило Киршнерам говорить: Аргентина не может остаться без своей авиакомпании. Нам нужно, чтоб самолёты летали не только туда, куда выгодно, но и туда, куда надо. В общем, Aerolineas Argentinas национализировали.

Сейчас это посмешище отрасли, которое ежегодно требует всё больше субсидий. За первые пять месяцев этого года компания сожгла $180 млн бюджетных денег — в два раза больше, чем год назад. Это значит, что все работающие аргентинцы скидываются по $2 в месяц за удовольствие иметь флагманского перевозчика. Мало того, на весь год субсидий, очевидно, не хватит, придётся добавлять. Раньше убыточность Aerolineas Argentinas была головной болью акционеров, которым в какой-то момент пришлось бы навести порядок в операциях или продать компанию более эффективным собственникам. Сейчас же прожорливый монстр сидит на шее каждого гражданина.

Также после смерти Нестора была национализирована нефтяная компания YPF. «Вы дивиденды раздаёте, а новые месторождения не разрабатываете, и вот результат — впервые за 80 лет Аргентина вынуждена покупать углеводороды за рубежом», — говорила Кристина испанскому акционеру YPF, концерну Repsol. Спустя три года, которые компания провела в цепких чиновничьих руках, закупки нефти на внешнем рынке стали обычным делом. Цены на бензин внутри страны растут, несмотря на мировую конъюнктуру.

С испанскими акционерами в обоих случаях поступили некрасиво, либо ничего не заплатив, либо заплатив гораздо ниже рыночной цены. В вопросе счетов аргентинское правительство проявляет упрямство. В 2001 году страна объявила крупнейший на тот момент в истории дефолт — внешний долг Аргентины составлял $132 млрд. Сегодня новости, связанные с ним, не уходят с полос газет. Государство провело две реструктуризации ценных бумаг, 93% держателей согласились обменять их с большим дисконтом на новые облигации, а оставшиеся 7% выкупили мусорные фонды. Это всего $1,6 млрд — сумма существенная, но подъёмная для второй по размерам экономики континента. Казалось бы, стоит закрыть долг, чтобы снова получить возможность занимать на внешнем рынке под приемлемые проценты и привлекать инвестиции. Но нет, Кисилев, главный переговорщик от Аргентины, продолжает посылать проклятья американским капиталистам.

Впрочем, какие инвестиции? Сразу же после выборов 2011 года Кристина надела на страну, если буквально, «валютные кандалы». Это значит, что ни компании, ни физлица не могут покупать (и тем более вывозить) доллары без разрешения налоговой. Как в Венесуэле, есть два рынка — белый и чёрный, где цена на доллар выше в полтора раза. Больше всего страдают экспортёры, которым волей-неволей приходится менять свою валютную выручку по заниженному официальному курсу. Даже очень крупные инвесторы не могут выторговать себе поблажек.

До «эпохи кандалов» бразильский гигант горнодобывающей промышленности Vale вложил $1 млрд и собирался вложить ещё $6 млрд в разработку калийного месторождения в Мендосе. Vale пытался договориться о повышении курса обмена хотя бы до уровня чёрного рынка, вопрос решался на уровне президентов. Но если «кандалы» мешают инвестициям, к чёрту инвестиции, решила Кристина. Vale заморозил проект и уже второй год безуспешно пытается продать его китайским и европейским конкурентам.

В начале была инфляция

Споткнувшись о пластмассовую машинку, на которой написано Industria Argentina, я подхожу к холодильнику, чтобы налить молоко. Это молоко куплено по «замороженной цене», определяемой на переговорах между правительствами и супермаркетами.

Я включаю компьютер и начинаю ежемесячный ритуал — опрос знакомых, желающих по выгодной цене обменять обесценивающиеся песо на мои доллары. Как же можно было нагородить такой огород в XXI веке, когда наукой и практикой доказано, что цена на товар и валюту — вопрос баланса спроса и предложения, что частный бизнес эффективнее государственного, что страны должны использовать свои естественные конкурентные преимущества, а не пытаться производить компьютеры и телефоны на Огненной Земле?

«В начале была инфляция», — охлаждает мой пыл Хуан Карлос Халлак, профессор частного Университета Сан-Андрес. Он защитил докторскую по экономике в Гарварде, а потом работал в Университете Мичигана. В 2007 году решил вернуться на родину, чтобы использовать полученные знания на благо страны. Момент он выбрал исключительно неудачный. «Круг людей, принимающих решения, очень закрытый», — констатирует профессор, похожий на Николаса Кейджа в его печальных ролях. Ни один чиновник правительства не пришёл на его межуниверситетские семинары.

В тот год раздутые социальные расходы привели к инфляции, которая с тех пор составляет 30–40%. Каждый отложенный песо народ стремился как можно скорее обменять на доллары, и это в числе прочего привело к неконтролируемому падению резервов. Правительству пришлось ограничить хождение долларов, напоминает Халлак, что, в свою очередь, привело к торговому дисбалансу: ведь экспортировать по заниженному курсу невыгодно, а импортировать — наоборот, очень даже выгодно. Тогда пришлось ограничить импорт.

«Кажется, что всё это легко взять и отменить, но на самом деле это не так, — уверяет Халлак. — Это две-три важнейшие макроэкономические переменные, и совершенно неочевидно, с какой начать, чтобы остальные не рухнули». Не говоря уже о том, что правительству, чтобы свернуть с пути тотальных ограничений, нужно доверие населения, а этого у Кристины и Кисилева как раз нет, добавляет профессор. Правда, они научились кое-как поддерживать карточный домик.

Инфляция происходит не из-за печатания денег, а из-за роста цен на продукты питания на мировом рынке, спорит научный руководитель Кисилева в Университете Буэнос-Айреса Мигель Теубаль. Впрочем, он не объясняет, почему тогда в других странах этот показатель не достиг таких же высот.

Старенький профессор Теубаль принял меня в своём доме на окраине Буэнос-Айреса — одном из тех, которые напоминают, что у Аргентины когда-то был золотой век. Высокие, в два человеческих роста, двери наполовину из стекла, столетняя винтовая лестница на второй этаж, колонны, гипсовые статуэтки, книжные полки до трёхметрового потолка. «Экономика — это не пара учебников микро- и макроэкономики, она гораздо шире, в ней есть разные научные течения, в том числе Кейнс, Маркс», — Теубаль начинает оправдание политиков издалека.

Сам он получил степени бакалавра, мастера и доктора по экономике в калифорнийском Беркли, но это было ещё в те времена, когда считалось, что государство много чем может манипулировать и управлять. В 1970-х Теубаль бежал от хунты, потому что та считала его коммунистом. Ошибочно, настаивает профессор. Он жил в Испании, Британии и Мексике и вернулся в Аргентину после восстановления демократии. По его словам, Кисилев — не марксист, как утверждают газеты, «просто он очень хорошо знает Маркса». И вообще: «Это ваш Сталин исказил идеи учёного, хотя многие из них актуальны до сих пор».

Милейший человек, Теубаль уже не первое десятилетие читает лекции в главном университете страны. Для него многие экономические явления — инфляция, отток капитала — носят скорее исторический характер, нежели служат результатом экономической политики. Ему жаль, что на Огненной Земле компьютеры и телефоны производятся только для внутреннего рынка — нужно начать экспортировать их. Вообще нужно всё производить самим.

«Что, всё?» — переспрашиваю я. «Всё, — отрезает Теубаль. — Мне говорят, что наше конкурентное преимущество — сельское хозяйство, но в нём занято только 6–7% населения, а остальных куда девать?» Я пытаюсь мягко спорить, но профессор выкладывает типичный аргумент бенефициаров «уникального пути» в какой-либо стране: «Латинская Америка находится на периферии мировой экономики, и здесь могут действовать другие законы, отличные от тех, что работают в центре».

В целом политику правительства Теубаль считает разумной и логичной. У него только одна претензия: посевы сои, в том числе генномодифицированной, уже составляют более 50% площадей под зерновыми, а это ведёт к истощению почвы, переизбытку удобрений, уничтожению лесов и выдавливанию из отрасли мелких и средних фермеров. Правительство получает ренту от высоких цен на мировом рынке (экспортные пошлины на сою составляют 35%), вместо того чтобы, например, превратить Аргентину в рай organic food.

Нация стартаперов

Если проанализировать историю Аргентины, становится ясно, что профессор Теубаль зря переживает за 94% населения. Они совсем не привыкли к тому, чтобы им создавали рабочие места и годами платили пособия по безработице. Аргентина — страна эмигрантов, смелых, мобильных и предприимчивых людей, которые почему-то не смогли добиться успеха у себя на родине, а здесь получили шанс сколотить состояние за считаные годы.

Предпринимательство здесь — часто единственный способ реализоваться, потому что другой работы просто нет. «Нужно кормить семью, и ты делаешь сайт или идёшь продавать эмпанадас — смотря что умеешь», — говорит интернет-предприниматель Хуан Мелано (ещё вернёмся к нему).

Несмотря на то что правительство всё время что-то национализирует, этот процесс касается всего нескольких компаний, а доля государства в экономике небольшая — число предприятий, в которых государство выступает акционером, исчисляется сотней. Частный бизнес доминирует даже в образовании, медицине, транспорте, почте, телекоммуникациях и ЖКХ.

Но при этом годы господства хунты, дефолт и кризис отвадили от Аргентины глобальные компании. Здесь нет большинства глобальных марок одежды, и на всю страну девять магазинов Zara. В сопоставимой по населению Испании у L'Oréal больше 2 000 сотрудников, а в Аргентине — 500. Перспективы карьерного роста скромные, а зарплаты низкие. Множество профессионалов — от адвокатов и бухгалтеров до сантехников и уборщиц — работают независимо, на свою клиентскую базу, которую передают по наследству.

Заниматься бизнесом, особенно мелким и средним, просто. Юридическое лицо Monotributo — что-то вроде ИП — можно зарегистрировать за несколько дней, выбрать категорию деятельности и предполагаемый объём продаж и платить фиксированную сумму налога в месяц. Очень много операций проводится «вчёрную» за наличные, но налоговики не кошмарят бизнес. Санитарные и пожарные проверки тоже не приходят. В этом вопросе Аргентина давно полагается на невидимую руку рынка: владельцы ресторанов и парикмахерских заинтересованы, чтобы у них было чисто и безопасно.

Я разворачиваю карту и, закрыв глаза, выбираю случайный квартал Буэнос-Айреса. Попадается Гурручага — между Гватемалой и Парагваем (из-за недостатка национальных героев многие улицы названы в честь стран). Это квартал длиной в 150 м в районе Палермо, здесь живёт средний класс. Через него я хожу каждый день, когда веду детей в школу. Не деловой центр, но жизнь кипит.

На углу находится попавший в путеводители ресторан «Дон Хулио». На обед и ужин туда выстраивается очередь из туристов. Напротив открылась parilla (кафе с мясом на углях), которая, видимо, будет паразитировать на успехе соседа. Сразу за ним — новый отель. Через стеклянные стены видно, как спускаются к завтраку сонные гости. Напротив — новостройка с фешенебельным агентством недвижимости на первом этаже. Дальше — странный магазин с наклейками и аксессуарами к детским праздникам. Дама с собачкой открывает его строго в рабочие часы, но покупателей я там никогда не видела. Помещение, должно быть, принадлежит ей, потому что окупить аренду в этом районе можно, только продавая тысячи наклеек в час.

А вот китайский супермаркет. Все независимые супермаркеты в Аргентине принадлежат китайцам. Они в них живут, женятся и рожают детей, растущих около касс. Цены у китайцев выше, зато никогда нет очередей. Соседний магазин продаёт товары из индейской провинции Сальта. Не сказать что процветает, но на плаву держится. Ещё в этом квартале есть мастерская по изготовлению ключей, химчистка под названием Suki, обувной магазин и сетевое кафе Piachere с лого Coca-C и слоганом «Настоящий итальянский дух».

Согласно Global Entrepreneurship Monitor, измеряющему предпринимательскую активность, в 2014 году в Аргентине почти 20% экономически активного населения открыли новый бизнес. Для сравнения: в России эта цифра составила 7%. Аргентина стоит ближе к началу рейтинга, а Россия внизу списка.

Если к этим стартаперам добавить 9,5% предпринимателей, управляющих унаследованным бизнесом, и 9,1% владельцев зрелых компаний, получится, что в Аргентине более 38% экономически активного населения вовлечены в предпринимательство. В России этот показатель — 13,4%.

В отсутствие иностранцев великолепно чувствуют себя национальные сети супермаркетов, кофеен, марки одежды, фармацевтические компании, киноиндустрия, медиа, реклама и многое другое. Открыть своё дело пробуют все — и у многих получается. Однако бизнесменов здесь не считают национальными героями. Спроси у стартапера, кто его кумир, вряд ли он вспомнит хотя бы три фамилии успешных предпринимателей.

Происходит это по трём причинам. Во-первых, в латиноамериканской культуре нет культа личного успеха. Во-вторых, в ней нет также и культа денег. Даже очень богатые люди одеваются скромно и ездят на простых машинах. В-третьих, быть бизнесменом в Аргентине так же естественно, как работать вообще.

Предприниматель на каникулах

Хуан Мелано — типичный деловой парень. Волнистые волосы до плеч, лёгкая небритость, прямой взгляд. Мелано мог бы улыбаться с рекламного плаката — на улицах Буэнос-Айрес много аристократической красоты. Он миллионер и пока не женат.

Про себя Мелано рассказывает так: «Мои дедушка с бабушкой, папа с мамой, братья и сёстры — все предприниматели». Когда ему самому было 24 года, он заболел раком.

«По всем прогнозам я должен был умереть, а я выжил, но понял, что жизнь может быть неожиданно коротка», — делится Мелано. Он решил не тратить время на вещи, которые не приносят радости, в частности на тупую работу. Также он обещал ничего не делать только ради денег: «Из-за этого я 20 лет страдал. Но это себя окупило».

Полтора года назад Мелано, попробовавший себя в разных интернет-бизнесах как основатель и менеджер, продал фонду Wayin из Денвера свой главный успех — Сomenta TV. Это платформа для телекомпаний, которая позволяет в режиме реального времени отслеживать наиболее релевантные твиты, сортировать их и показывать на экране телевизора. Кроме того, производитель контента может отследить динамику твитов, их настроение.

Идея опробована на десятках политических дебатов, соревнований, развлекательных передач, сериалов в Латинской Америке, Европе и США. Процесс её рождения поучителен. Сначала Мелано сделал приложение под iOS — персональный агрегатор новостей, но в день запуска в App Store появился Flipboard. Соревноваться с его десятимиллионным маркетинговым бюджетом было бесполезно.

Тогда Мелано обратил внимание, что определённый сегмент Twitter очень интересуют телепрограммы, но не смог сообразить, как на этом заработать. Он пошёл к производителям контента и показал им, что одни передачи находят больший отклик в сердцах пользователей Twitter, чем другие. Аналитика оказалась востребованна, и, поскольку телеканалы и соцсети давно озабочены вопросом синергии, Мелано добавил к сервису возможность задавать вопросы.

В Аргентине отсутствует венчурный рынок, поэтому Хуану приходилось пускаться во все тяжкие, чтобы развивать проект. Ради $40 000, которые ссужает чилийское правительство молодым предпринимателям, ему пришлось на год переехать в Сантьяго. Ещё год он, оставив компанию на трёх доверенных партнёров, работал в News Corporation в Нью-Йорке, чтобы из своей зарплаты платить программистам в Буэнос-Айресе. «Когда во время переговоров о продаже я рассказывал, что общий объём инвестиций составил $300 000, надо мной смеялись и не верили, — рассказывает Хуан. — В США это был бы месячный бюджет стартапа».

Создатели Сomenta TV получили до $10 млн (сумма не раскрывается), а компания — $30 млн инвестиций. Но Аргентина на этой сделке не заработала ничего, кроме 30% налога на доходы от продажи. Основные операции тут же были перенесены в Колорадо, а в Буэнос-Айресе остался только небольшой офис. Wayin мог бы вести дела на родине стартапа, но необходимость обменивать доллары по низкому официальному курсу, каждый раз прилагая список из 500 акционеров фонда, отбила желание связываться с Аргентиной.

Мелано имел возможность переехать в Денвер, но отказался: «Здесь есть ещё много возможностей». В Twitter он представляется как «предприниматель на каникулах», но на самом деле работает над новым проектом. В скромном офисе в деловом центре Буэнос-Айреса Хуан придумывает сервис, который поможет газетам монетизировать их сайты: «Редакции навострились создавать качественный контент, но их бумажные версии всё больше похожи на перепечатки вчерашних интернет-новостей, а на своих сайтах они зарабатывать пока не научились». Он говорит, что его цель — создать продукт, который помог бы публиковать заметки в нужное время в нужном месте.

Мелано согласен, что представляет когорту серийных интернет-предпринимателей Аргентины. В это сообщество входят основатели недавно вышедшего на IPO Globant (создатель софта для глобальных компаний), местных клонов eBay, Boing.com, Expedia, Groupon.

Нет ничего удивительного в том, что здесь появляются успешные стартапы. Во-первых, аргентинские вузы готовят сильных инженеров, менеджеров и программистов. В нулевые Аргентина была важным мировым центром аутсорсинга, в том числе офшорного программирования. Во-вторых, эта нация с самым глубоким проникновением интернета и мобильной связи на континенте. И в-третьих, интернет-стартап можно запустить из квартиры.

Лапти гаучо как мировая икона

Томас Пандо — дитя реального сектора, о котором на словах так печётся аргентинское правительство и экономист-идеолог Теубаль. Правда, Пандо предпочёл сбежать от этой заботы при первой возможности. Он — один из основателей Paez, производителя ультрамодных альпаргатас — обуви, напоминающей мокасины, с лёгкой плоской подошвой, хлопковой основой и резинкой посередине. Такую носили аргентинские гаучо.

«Мой прадед делал бизнес в табачной индустрии, — загибает пальцы Томас. — Дед развил его дело, отец продал бизнес и занимался разными проектами вплоть до бутилирования Coca-C. Я всегда знал, что буду предпринимателем, не знал только, что так скоро». У Томаса в его 33 года лицо и глаза ребёнка, которого застали за увлекательной игрой. Сейчас они немного потухшие, так как он сильно простужен и ему трудно говорить. Но чем дольше он рассказывает о своём детище, тем ярче они разгораются.

Paez родился из студенческого проекта на факультете менеджмента частного университета. Задача была придумать, как commodity превратить в бренд. Томасу и его другу Панчо пришли в голову примеры с рынка обуви — Havaianas, Cros. То же самое можно было сделать с традиционной обувью гаучо.

Проект недолго существовал на бумаге. За $5 000 друзья заказали создание яркой коллекции альпаргатас на одной из многочисленных фабрик под Буэнос-Айресом. «Эти деньги были единственными, которыми мы действительно рискнули, — вспоминает Томас. — Один друг помог с сайтом, другой придумал лого, а сама компания была рентабельна с первого дня». В первые же месяцы стали поступать заявки из разных стран от желающих продавать альпаргатас.

Спустя восемь лет Paez присутствует в 20 странах, имеет производство в Аргентине, Бразилии, Китае и скоро откроется в Испании. Компания продаёт обувь на $10 млн в год и может похвастаться 300 000 фанатами в Facebo. Сейчас Paez ждёт новый раунд инвестиций, которые пойдут на создание сети флагманских магазинов по всему миру и развитие онлайн-продаж.

Два года назад головной офис Paez переехал из Буэнос-Айреса в Барселону. «Из Аргентины невозможно построить глобальную компанию — взять хотя бы обмен доллара, — не без сожаления говорит Томас. — Получается, правительство своей политикой выдавливает предпринимателей из страны». Бренд Paez очень аргентинский, его идеология — солнце, океан, простые радости. Но, по мнению Томаса, это всё, чем компания обязана родной стране. К первоначальному успеху господдержка местных производителей не имела никакого отношения. Доказательство — структура продаж: 80% обеспечивают покупатели за пределами Аргентины.

Жизнь по учебнику

Попробуйте поговорить с аргентинцем об Аргентине. Не пройдёт и получаса, как вы услышите: «Замечательная страна, только с президентами не везёт. Мы сами голосовали за них на демократических выборах, но ведь бывает, что люди со спутниками жизни ошибаются, чего уж говорить о выборе руководителя для нации».

У Аргентины был ряд неудачных замужеств. «Сколько себя помню, мы всё время попадаем из одной крайности в другую, причём с помощью пинков, — описывает результат Габба из Harley-Davidson. — Приходится передвигаться маленькими шажками, не планируя ничего дольше чем на несколько лет».

Эти метания проистекают ещё и из-за желания быть оригинальным, добавляет Хуан Карлос Халлак. Недавно он был на конференции в Чили, где один чиновник рассказал, как недавно ездил в США и там нашёл решение обсуждаемой проблеме — все одобрительно закивали и попросили разъяснить поподробнее. «Если б я сказал такое у нас, все бы замолчали и сменили тему — тут в почёте изобретение велосипеда, — уверяет Халлак. — Впрочем, я это замечаю и за собой».

Когда экономисты-колумнисты хотят привести пример глубокого падения, они часто выбирают Аргентину. Мол, была одна из самых богатых стран в мире, а потом скатилась в пропасть и не подняться ей никогда. Но кто сказал, что те несколько лет процветания в начале ХХ века были не правилом, а исключением?

Аргентина, как и Россия, вполне может оказаться в лидерах самых хороших бизнес-рейтингов, если бросит выдумывать велосипеды и начнёт жить по учебникам экономики, говорит Максим Миронов, профессор IE Business School, живущий в Буэнос-Айресе. И тогда Габба, Мелано, Пандо и другие пассионарии сами создадут рабочие места и обезопасят себя от конкурентов. Предпринимателям достаточно, чтобы им не мешали, но, по крайней мере пока, политикам это не выгодно.

Фотография на обложке: Quique Kierszenbaum/Stringer via Getty Images