Александр Туркот (Maxfield Capital): «Рынок выживает, сейчас не до стартапов»

Российский венчурный рынок продолжает падение — по итогам девяти месяцев 2016 года объём привлечённых средств ($105 млн) на 29% меньше, чем в предыдущем году. Правда, в РВК считают, что шанс вырасти по сравнению с 2015 годом ещё есть. «Секрет» обсудил с управляющим партнёром фонда Maxfield Capital Александром Туркотом состояние рынка, итоги года и стратегию его фонда.

«Мы поняли, что нам лучше искать другие кусты»

— Давайте начнём с ваших последних сделок. О чём вы готовы объявить?

— Мы заканчиваем год с четырьмя выходами. Это не сверхбольшие выходы, но это суть изменения нашей стратегии. Когда мы начинали фонд, сделали довольно много посевных инвестиций, чтобы застолбить место в качественных компаниях на максимально ранней стадии и потом получить какие-то предпочтительные условия при сделках более продвинутых.

Сейчас заканчивается третий год в жизни фонда: у нас ещё год инвестиционного цикла, но мы уже сфокусировались на сделках более поздних стадий и потихоньку начинаем свой портфель оптимизировать. Из 28 компаний мы выбрали четыре, темпы развития которых не соответствуют сроку жизни фонда. Это испанская Agroptima (софт для управления фермой), американская Iodine (платформа, которая подбирает лекарства) и израильские Crowdx (решение мониторинга мобильной связи и выбора подходящего оператора) и DialMyApp (приложение для поиска информации о компаниях потребителями). Их них мы вышли, не потеряв денег из посевных инвестиций.

По капиталу, инвестированному нами в этом году, большая часть пришлась на доинвестирование в те компании, в которые мы уже вложились, и теперь вместе с ними растём. И в следующем году будут в основном такие сделки с более крупными чеками.

— Российских компаний среди выходов нет?

— На российском рынке всегда была проблема с выходами. Более того, даже не с ними, а со всей линейкой инвестиций. То есть на посевном раунде ещё более-менее находятся ангелы, институты развития, какие-то деньги на рынке есть. А-раунд — это уже сложнее. В-раунд — это какая-то фантастика. А где-то там совсем высоко, на D-раунде, вдруг появляются банки, private-equity-фонды и так далее. В общем, цепочка не выстроена.

— А вы в этом году вкладывались в российские компании?

— Да, до конца года мы должны закрыть сделку с одной компанией совместно с ростелекомовским фондом. Её название сообщать пока рано, но за год компания показала четырёхкратный рост. Это IT-компания, она занимается виртуализацией сетевых сервисов.

— В начале года вы говорили, что сейчас меняется рынок интернет-рекламы и мобильной рекламы и вы хотите вкладываться в неё. Удалось?

— Смотрите. Во-первых, правда, мы хотим. Во-вторых, вложили мы пока в одну компанию в этой индустрии, и то израильскую. Adtech действительно сейчас находится в глобальной трансформации. Через два-три года реклама будет выглядеть категорически по-другому — я был бы счастлив знать как, но, к сожалению, не знаю. Наши надежды на инвестирование в компании, которые нам нравятся на этом рынке, пока не оправдались. Но это не значит, что не оправдались надежды на сам рынок.

Это достаточно нишевая вещь, не e-commerce, где сотнями рождаются новые магазины. Так же как и в финтехе, дополненной реальности или облачных технологиях, здесь нужна компетенция, нужна экспертиза. Нельзя со школьной скамьи сделать стартап. В России точно нет достаточного количества такого рода проектов. А на мировом рынке мы в какие-то сделки не попали, потому что нас не устраивала, скажем, оценка компании. Собственно, такая история.

Так же было и с агротехом: нам казалось, что это очень симпатичная ниша, но мы, к сожалению, пока не нашли критической массы проектов. Мы посидели в ней год-полтора, поняли, что два проекта не вырастают в большой куст, а живут как хорошо растущие, но отдельные компании. Приняли решение искать другие кусты. [Кроме Agroptima, из которой Maxfield Capital вышел в этом году, в портфеле фонда осталась OnFarm, продающая софт для управления фермой. —Прим. «Секрета»].

— А почему вам нужны кусты, а не отдельные компании?

— Есть монофонды, которые инвестируют во что-то одно — только в финтех или только в железо. Но в моём понимании традиционные фонды инвестируют в разные вещи. При этом уж совсем всеядным тоже нельзя быть. Нужно внутри фонда выращивать, во-первых, внутреннюю экспертизу, а во-вторых, объединять компании в условные группы. Когда взаимодействуют друг с другом внутри фонда, это полезно для компаний: и с точки зрения их совместного продвижения, и с точки зрения экспертизы, которую они могут друг другу предоставить. Поэтому мы выращиваем компании кучками.

— Вы ещё боты называли перспективной нишей. В последнее время появилось много высказываний про то, что вокруг ботов надули пузырь и мир они на самом деле не перевернут. Не изменили своё мнение?

— Давайте так: ничто не перевернёт мир. Но то, что диалоговое ведение коммуникаций может стать более предпочтительным, чем традиционное браузерное, доказывается и мессенджерами, и теми же ботами. Просто они ещё не подросли. Но критическая масса уже скапливается. Мы инвестировали в одну компанию и будем инвестировать ещё.

«Хуже было бы, если бы и государственных денег не было»

— Давайте вернёмся к российскому венчурному рынку. Что с ним сейчас происходит?

— На российском рынке, я бы сказал, продолжается сход пены. Уходит эпоха, когда два раза в неделю ивенты какие-то по триста стартаперов проходили, когда это было модно. По сути проектов видно, что стало меньше всяких copycat. Больше стало проектов, которые изначально смотрят на глобальные рынки. Причём не обязательно на американский, а на азиатские, европейские. Это хороший признак. В этом смысле взросление происходит — медленно, но происходит. В этом смысле успех таких компаний, как Jelastic (облачный хостинг), NFWare (решения виртуализации) и Mercaux (платформа для офлайн-магазинов), может быть хорошим примером. Главное в их продукте — это уникальная технология, которой нет у других. Jelastic открыла офис в Малаге, NFWare — в Мюнхене, Mercaux вышла в Великобританию.

— А какие самые главные события за последний год можете выделить?

— Большие сделки проходят каждый год, а вот что-то системообразующее… Наверное, это активизация корпоративных игроков на рынке — например, фонды Сбербанка, Ростелекома, АФК «Система». Они существовали и раньше, но заметные сделки появились только в этом году. Можно надеяться, что с увеличением корпоратов на рынке появятся варианты экзита, которые называются M&A. То есть определённое количество корпоратов в своих интересах начнёт покупать компании и за счёт этого развивать собственные линейки бизнеса. Так, как это делает весь мир — Google, Apple, Cisco, Microsoft и другие.

Ещё одна интересная вещь — не сколько про российский рынок, сколько про российские деньги. В этом году компании типа Uber и Hyperloop получили большие чеки с деньгами российского происхождения. Российские деньги были инвестированы сотнями миллионами долларов. Это необычная ситуация.

— Помимо того что она необычная, как это повлияет на российский рынок?

— Если инвесторы заработают — хорошо повлияет. Деньги вернутся и к ним, и на рынок в большем размере. Если потеряют — плохо повлияет. Всё очень просто.

— Когда я смотрела отчёты по российскому венчурному рынку, заметила, что за первое полугодие 2016 года — за второе статистики ещё нет — вырос объём сделок с участием госкапитала. Это 75% от общего числа против 42% от общего числа в аналогичный период 2015 года. Как государственные деньги в венчуре меняют рынок?

— Что такое государственные деньги? Например, если вы ФРИИ скажете, что это госфонд, они на вас сразу посмотрят очень косо, скажут: «У нас деньги не государственные, мы — деньги сберовские, инвесторские…» У нас, если покопаться, везде государство найдётся. Сбер — это государство?

— Ну да.

— С другой стороны, Сбербанк — это публичная компания, акции торгуются на рынке. Ростелеком — это отчасти только государство.

— Понятно, что отчасти, но всё равно процент государственного участия достаточно большой.

— Это опосредованно государственные деньги. Ну и что плохого? Для меня это не чёрно-белая ситуация. Если увеличение государственных инвестиций происходит за счёт вытеснения частных инвестиций — это плохо. А если мы говорим о том, должно ли государство помогать, то я однозначно считаю, что да. Это нормальная ситуация, когда государство часть собственного бюджета пускает системно и фокусно в те отрасли, которые считает перспективными.

— То есть вам не кажется, что государственные инвестиции вытесняют частные? Мне недавно один из игроков на рынке говорил, что ФРИИ убивает бизнес-ангелов.

— Я категорически с этим не согласен. Ангелов, мне кажется, стало больше. Более того, ангелы уже начинают слетаться в стаи. Первые ангелы четыре-пять лет назад были наивными людьми, во многом инвестирующими эмоционально — сват, брат, сосед. Но они прошли какой-то цикл роста, очищения и образования. То есть сегодня большая часть ангелов стала инвестировать более крупными чеками. Они все уже пообжигались на предыдущих историях, и если решают продолжать, то это их свободный, открытый выбор. Хотя им по-прежнему пока не очень легко, потому что ангелы вообще — всегда самая дискриминируемая часть венчурного рынка.

— А если говорить не про ангелов и ФРИИ, а про традиционные фонды и фонды с большим количеством госденег — вторые первым не мешают?

— Тут скорее другая штука. Был тот период, когда постоянно появлялись новые фонды. Но последнее время ничего не слышал или просто перестал следить. Может быть, их появилось в этом году несколько штук, но заметных новых игроков на рынке классического венчурного фонда нет. А из тех, что уже есть, большая часть сильно диверсифицировала свои портфели и ушла в те заграницы, которые им доступны. Это не политические решения, а коммерческие: инвестиционная привлекательность российского рынка падает. Мало денег, некуда выходить, рынок сам по себе не растёт. Он занят выживанием, в этой ситуации не до стартапов.

Нормально, если параллельно с ростом государственных денег растут деньги частные. Но если частные деньги уходят, а всё, что приходит, — это государственные, это, наверное, не нормально. Но хуже было бы, если бы и этого не было.

— Есть ли какая-то критическая точка? Допустим, 85% государственных денег в сделках — и всё?

— Я думаю, точка невозврата — если только 100% будет. И то не факт. Может, государство поддержит какие-то стартапы на раннем уровне, а через пару лет подрастут компании, придут новые фонды, поменяются реалии… Если совсем перестать поддерживать на уровне государства, тогда экосистема — и так не очень-то бодрая — выгорит совсем.

— Немного наивный вопрос, но что должно случиться, чтобы и иностранные фонды, и российские, которые сфокусировались на глобальном рынке, вернулись сюда?

— Если бы вы работали на «Радио Свобода», я бы вам сказал, что должно случиться. Поскольку вы работаете в «Секрете Фирмы», вам всё равно не дадут напечатать.

Послушайте, ну что должно случиться? Венчурная индустрия — она не в вакууме и не в герметичном пространстве. Это часть всего национального рынка. Более того, это одна из наиболее чувствительных вещей, потому что она живёт в зоне, где всё хорошо. Туда идут, когда уже базовая часть стабильная: «Всё нормально, давай, в высокорисковую проинвестирую».

Должен мир вокруг нас измениться. Россия должна стать инвестиционно привлекательной страной. Как это сделать? Не знаю. Есть масса вариантов, но это забота партии и правительства, что называется.

«У крупных компаний нет понимания, что делать со стартапами»

— В конце прошлого года все в очередной раз предсказывали направления, в которые надо инвестировать в этом. Среди них особенно популярны были VR, блокчейн, мобильные технологии в медицине, интернет вещей, машинное обучение. Какие из тем не оправдали себя?

— Вы знаете, год — достаточно короткий промежуток для того, чтобы сказать, оправдала себя тема или не оправдала. Я периодически делаю следующее упражнение. Фонд Andressen Horowitz каждый год даёт 16 самых перспективных направлений. Возьмите анализ пятилетней давности и посмотрите, насколько эти 16 направлений изменились — я бы сказал, почти на 100%.

Что вообще значит: выстрелило или не выстрелило? Не знаю. Криптовалюта, наверное, не выстрелила. Но это не значит, что она не выстрелит: не будет биткоина, будет кто-то другой в другом формате. Уберизация, о которой говорили в прошлом году как о великом тренде: повысился ли уровень уберизации у нас? Не думаю. VR — нет пока больших игроков в VR. Никто из них не пробил рынок.

С другой стороны, я в Нью-Йорке пошёл в магазин Snapchat, в котором два товара: очки и чехол для очков. Он недавно открылся, меня дети попросили купить очки, и я пошёл. Это был не первый день продаж, дождь, вижу — яркий магазин с химическими какими-то цветами. Даже в дверь собрался заходить. И тут я увидел, что вокруг блока, от Пятой авеню до Мэдисон, под дождём, завёрнутые в целлофан, сидят люди, в основном китайцы и корейцы. Ждут следующего утра — а это было часов пять вечера — чтобы попасть туда и купить… Что это? Откуда это? Будет ли это следующей большой вещью? Хайп возникает периодически, но я считаю, что верить в такую удачу рулеточного типа инвесторам не стоит.

Поэтому мы смотрим на проекты, которые несут в себе не просто какую-то фишку, а технологию — даже если это не вырастет во что-то гигантское, это может быть продано как товар. Например, у нас сейчас есть одна компания, которая находится в стадии ликвидации: они не успели вырасти к следующему раунду. Это IT-компания, она работает в сегменте B2B. После ликвидации, по условиям соглашения, мы получим их IP (intellectual property) и это станет продуктом. К нему есть интерес, и мы его, скорее всего, продадим и вернём наши деньги. Стратегия вложения в компании, у которых есть своя уникальная технология или продукт, позволяет проводить такие сделки, даже когда сама компания не смогла взлететь.

— Есть ли перспективные страны, где можно быстро вложить деньги во что-то понятное вроде e-commerce и мессенджеров и быстро заработать?

— Это байка, которую продают ангелам или инвесторам. Я не верю, что где-то на земле есть страна дураков, где можно воткнуть палку и на утро собрать урожай золотых. И пример Израиля тому доказательство. Несколько лет назад не было ни одного ощутимого российского инвестора или фонда, который не вложился бы в израильские компании. Считалось, что там всё цветёт, молоком и мёдом течёт. Но преуспели единицы. Потому что в любой стране надо понимать специфику, надо понимать рынок, надо становиться своим. Иначе это не работает.

— То есть искать страну — плохая стратегия?

— Искать страну в расчёте на «пришёл и стал героем» — плохая стратегия. Можно искать страну и говорить, например: «Смотри, по такой-то сумме обстоятельств Индонезия, Малайзия и Филиппины — большой рынок. Я туда приду с такой стратегией, там осяду, и, наверное, мне будет что предложить». Но просто так сказать, что надо проинвестировать в филиппинскую компанию сейчас и всё…

— Какие страны вас больше всего интересуют в инвестиционном смысле?

— Нормальный средний фонд не может распыляться на десять географий. Нам интересна Англия, где у нас есть несколько проектов. Нам интересна Германия, и мы надеемся, что заключим скоро несколько сделок. По-прежнему интересны страны, где мы присутствуем, — в основном Штаты и Израиль. Это с точки зрения конструктивного интереса и того, куда мы будем инвестировать.

Теоретически в не в очень далёком будущем всем, конечно интересна Юго-Восточная Азия. Индонезия, Малайзия, Филиппины, Таиланд, Вьетнам, Корея — это гигантские растущие рынки, где живёт очень много людей и они достаточно продвинуты технологически. Но я не очень понимаю, как, не находясь там, можно там преуспеть? Мы смотрели одно время внимательно на Латинскую Америку — от Мексики до Чили. И не получилось ни одной сделки, притом что мы изучали рынок. Далеко и сложно ментально. А надо быть своим.

— Какие у вас прогнозы на следующий год?

— Сегодня на рынках некая турбулентность: Трамп, Брекзит, Италия… Есть ощущение того, что следующий год будет не очень спокойным. Как это отразится на венчурном рынке — не знаю. Но поскольку венчурный рынок — это часть всего рынка, то не может не отразиться.

Плюс есть ощущение, что в Калифорнии почти сформировался пузырь завышенных оценок и ожиданий. Когда компании продолжают поднимать миллиардами раунды, не подтверждённые никакими мультипликаторами и бизнес-моделями, это немного пугает. Обвались одновременно два-три таких крупных проекта, и будет серьёзное замедление в привлечении новых денег.

Посмотрим, как будет рынок IPO развиваться в следующем году. Мы видим, что за последние год-два IPO перестали быть лучшим экзитом: не зря крупные, по-настоящему большие компании вообще не торопятся на биржу. IPO всё-таки серьёзно может прибить.

Крупные компании типа Facebook, Google и Apple будут по-прежнему являться системообразующими игроками — через них будут приходить какие-то новые истории. Если какой-то маленькой компании повезло и она попала в зону интересов Facebook, есть большие шансы, что Facebook её на всю свою аудиторию вытащит и пробьёт.

— Вы считаете, что в России сейчас другой путь привычен? Условно говоря, стартапы пробиваются сами, а не через «Яндекс»?

— Количество потенциальных локомотивов, к которым можно прилепляться, в США гораздо больше. Здесь их мало — «Яндекс», Mail, «Рамблер», и они не системны. Если появятся, ещё раз говорю, серьёзные корпораты, которые будут за собой тащить стартап, то да, это способ.

— Сильно рынок должен поменяться, чтобы у стартапов стало больше шансов прибиться к крупным компаниям?

— Да, сильно. Внутри крупных компаний [нужны перемены] в первую очередь. У крупных российских компаний проблема в том, что они могут быть заказчиком, они могут быть покупателем, а вот быть партнёром им крайне сложно. Системно у людей нет понимания, что делать со стартапами. Вот хорошая технология, она им нравится. Они могут заказать проект, а потом сказать: «О, отличная история, давай мы их купим, всю команду на корню, и назовём её "департамент того-то"». А с тем, чтобы проинвестировать и чтобы эта компания служила не только им, но и остальному рынку, — с этим большая проблема.

Фотографии: Сергей Иванютин / «Секрет Фирмы»