«Потерпи, выпей». Что не так с психологической помощью участникам спецоперации
В 2022 году сотни тысяч россиян отправились на спецоперацию. Когда они вернутся, многие принесут с собой не только память о боевых действиях, но и посттравматическое стрессовое расстройство (ПТСР). Оно может значительно осложнить жизнь на гражданке — не только бывшему военному, но и окружающим. Готовы ли к этому общество и система психотерапии? «Секрет» спросил у психиатров и ветеранов.
Что такое ПТСР и чем оно грозит
Посттравматическое стрессовое расстройство, или ПТСР, — это угнетающее психическое состояние, которое возникает из-за одного или нескольких тяжёлых событий, травмирующего жизненного опыта.
Тяжесть проявления ПТСР и его влияния может сильно различаться. Иногда этот диагноз практически не мешает жить, общаться с другими людьми и работать.
Но порой на его фоне могут развиться различные проблемы:
- алкогольная или наркотическая зависимость;
- суицидальное поведение;
- повышенная возбудимость, агрессия;
- трудности в общении, в адаптации, в трактовке окружающей реальности;
- тревожность;
- бессонница;
- реалистичные флешбэки (травмирующие воспоминания, кошмары);
- чувство вины, обиды на общество.
Примерно полгода после возвращения я реагировал на хлопки, фейерверки, спал очень чутко. Понимаешь, что это остаточное, человек с оружием на тебя не идёт, но всё равно присутствует напряжённость, относишься ко всем осторожно. У многих проявляется агрессия.
На все сильные звуки человек (с ПТСР) начинает реагировать так, как он реагировал там. Салюты, звуки выхлопной трубы, лопнуло там что у машины — тоже реакция, микростресс. У людей появляются агрессия, злоба, в порыве могут наделать очень много плохих дел, о которых будут жалеть. Этот всплеск эмоций не контролируется, да и человек уже научился решать эти вопросы совсем по-другому.
Это ярко выражается в первое время по возвращении домой. Я многие годы воевал, а потом на протяжении 10 лет продолжал воевать уже сам с собой.
ПТСР может идти рука об руку с депрессиями, тревожными расстройствами и даже стать спусковым крючком для их развития. При этом сильно влияет, при каких обстоятельствах человек получил психологическую травму и как долго оставался без помощи.
Накопленный стресс усиливает травму. Любая психика умеет это компенсировать, но даже у сильной нервной системы при длительном стрессовом воздействии заканчиваются ресурсы.
В норме стресс тебя мотивирует и ты собираешься с силами, но когда он хронический, интенсивный — естественно, возникнут проблемы, у кого-то раньше, у кого-то позже. Но вечно никто держаться не будет.
Все люди разные, все по-разному реагируют на боевой стресс. Кто-то вернулся (из горячей точки) — и живёт обычной жизнью, работает, воспитывает детей. Кто-то ушёл одним, а вернулся совсем другим, как в физическом, так и в душевном плане. Он теперь на всё смотрит новым взглядом — «оказывается, мир страшнее и жёстче, чем я представлял».
Многим российским семьям знакомы симптомы посттравматического расстройства на примере близких друзей и родных, вернувшихся домой после прошлых военных конфликтов — «афганский синдром», «чеченский синдром» стали фактически синонимами для посттравматического расстройства.
Эти боевые действия обеспечили их участникам травмирующие воспоминания на годы вперёд. Потребовалось немало времени, чтобы эффект от тех событий сгладился и для них, и для их окружения.
В моей практике были участники чеченской, афганской войн. Надо сказать, чем дальше во времени оказывался конфликт, тем больше человек адаптировался. То есть по прошествии времени он каким-то образом сам встраивает произошедшее в свой жизненный опыт и получает непротиворечивую картину себя, приходит к гармонии.
Чем ближе по времени были события, тем сложнее и болезненнее процесс — человеку ещё только нужно интегрировать в себя неожиданные, кошмарные, неприятные вещи, которые хочется отрицать, говоря «нет, этого не было».
Оказавшись на гражданке, привыкшие сражаться ребята зачастую подолгу не могут найти себе места. В результате — спиваются, срываются на родных, уходят в криминал или попрошайничество. В случае с Афганистаном, Чечнёй и даже грузинским конфликтом 2008 года ситуацию осложняло то, что в те годы была ещё не очень распространена психологическая помощь. Да и само обращение к психиатру в обществе воспринималось практически как приговор: «это ненормальный, держись от него подальше».
Сейчас осведомлённость о психотерапии повысилась, помощь стала доступнее. Но достаточно ли этого, чтобы справиться с потоком мужчин (и женщин), которым из-за СВО пришлось кардинально изменить свою жизнь, перестроить характер, научиться справляться с невообразимыми трудностями, пережить множество опасных для жизни ситуаций, возможно, видеть смерти?
Как в России обстоят дела с психологической помощью военным и не только
С началом спецоперации в различных городах и регионах России начали разворачивать структуры поддержки участников СВО. Под нужды армии переоборудовали госпитали, запускались новые программы, выдавались президентские гранты. Военным и ветеранам обещали хорошие льготы, в том числе на медицинскую и психологическую помощь.
Выросло и количество психологов, готовых оказывать поддержку профессиональным военным, мобилизованным, их семьям и даже обычным россиянам, тяжело переживающим происходящее. Часто их работу организовывали в рамках тех или иных центров под контролем местной администрации.
Но до какого-то момента всё это было довольно хаотично и нередко на добровольных, волонтёрских началах. Со времён прошлых конфликтов в России появилось немало организаций и общественников, которые занимаются реабилитацией бывших военных, и сейчас они уже привычно подхватили новоиспечённых ветеранов.
Отчасти ситуацию спасла самоорганизация и мобилизация психотерапевтического сообщества.
В сентябре 2022 года появилось объединение российских психологов «СоДействие» под руководством Александра Караяни — доктора психологических наук и участника войны в Афганистане. В этой организации работают свыше 500 психологов, оказывающих помощь возвращающимся из зоны СВО, членам их семей и беженцам. Различные направления психологической реабилитации открывают и другие организации, фонды, благотворительные центры.
Осенью в Госдуме заговорили о том, что стране требуется комплексный подход к медико-психологической реабилитации военных. В частности, полностью переложить финансирование этого направления на правительство, а не на общественные организации и выработать требования к психологам, которые должны работать с участниками СВО.
В январе президент Владимир Путин призвал проработать систему оказания психологической помощи участникам СВО и их семьям.
«По данным ВЦИОМ, 15% жителей страны нуждаются в психологической помощи, среди молодых людей — 35%. Нужно признать, что эти службы у нас пока не развиваются нужным образом. Происходит это из-за того, что государство на всех уровнях должного внимания этой проблеме пока не уделяет», — признал Путин.
За дело уже взялись в Минобороны. Специалисты изучают опыт различных реабилитационных программ участников боевых действий в других странах. Предполагается, что военные будут раз в два-три месяца проходить минимум недельную терапию.
Пока, правда, распространить эту программу собираются только на старший командный состав — рядовым солдатам ещё какое-то время остаётся довольствоваться тем, что уже есть.
Ещё в нулевые в армии ввели должность военного психолога. В норме во всех войсковых частях армии России в штате есть должность начальника группы психологической работы. В эту группу обычно входят гражданские психологи и прикомандированные специалисты-контрактники из различных подразделений, которые отвечают за психологическое состояние личного состава, его мотивацию.
Однако, как отмечает ректор Восточно-Европейского института психоанализа, специалист в области ПТСР Михаил Решетников, работа этих военных психологов в новых реалиях остаётся невостребованной.
«Они видят по поведению, по мимике людей, что часть возвращающихся с передовой нуждается в помощи. Но к ним никто не идёт. В некоторых частях психологи сделали горячую линию или телефон доверия и сообщили военнослужащим, что эти телефоны не определяют номер звонящего. Сколько звонков они получили за последние полгода? Два-три максимум», — рассказал Решетников.
Сейчас, как рассказывают сами участники СВО, первичная психологическая и психиатрическая помощь оказывается бойцам чаще уже в госпиталях, куда их привозят с ранениями, а также в санаториях, куда их направляют на длительное лечение. Обратиться к таким специалистам могут те военные и ветераны, которые получили право на медицинское обслуживание от Минобороны.
Однако, несмотря на спущенную сверху задачу наладить психологическую помощь и довольно большой объём этой помощи за государственный счёт, на практике воспользоваться ей по разным причинам получается не у всех.
Проблемы и решения
Дефицит кадров
Очень многое до сих пор зависит от кадров, признают и ветераны, и психиатры. Далеко не все врачи обучены работать с ПТСР, и далеко не везде, особенно в регионах, в принципе достаточно специалистов, чтобы принять идущих потоком военных.
У нас катастрофический дефицит кадров, особенно в области работы с ПТСР. Квалификация врачей не у всех позволяет его разглядеть. Дают рекомендации: да ничего у тебя страшного нет, иди работай, заведи семью, там, просто отвлекись на мирную жизнь.
Ещё момент — это низкая обеспечиваемость психиатрами определённых регионов. За Москву и Питер я спокоен, но по регионам у нас беда с профильными специалистами.
Отсутствует этапность в работе психиатров, комплексные программы, когда один специалист выявляет патологию, назначает медикаментозную терапию и передаёт другому. Потому что терапия по работе с травмой — она очень длительная, требуется наличие определённых компетенций, ведение по протоколам, серьёзные усилия, серьёзные специалисты в больших количествах.
Врач-психиатр Михаил Валуйский отметил, что с началом СВО огромное количество частнопрактикующих, и притом неплохих, психологов её не поддержало. Многие сбежали за границу (минус рабочие головы), многие писали гневные посты в соцсетях. Произошёл своеобразный раскол в психологическом сообществе.
С другой стороны, за последние месяцы множество российских психологов начали осознанно помогать семьям участников СВО и самим участникам — часто бесплатно или за символическую плату.
Многие серьёзные клиники запустили бесплатные образовательные курсы по лечению посттравматического стрессового расстройства, постепенно в эту работу втягиваются и государственные, и частные врачи. Однако, признаёт Валуйский, в целом с квалифицированными психотерапевтами в России беда — методики и качество образования отстают от общемировых лет на 10–20.
А то, как на местах реализуется первичная бесплатная психологическая поддержка участникам СВО, ветеранам и беженцам, — вообще лотерея.
Одна из главных причин такого положения — отсутствие в России единых стандартов оказания помощи и контроля за работой психологов. Нет ни системы лицензирования, ни единого закона по оказанию гражданам психологической помощи — регулируется эта сфера в лучшем случае на уровне отраслевых законов, подзаконных актов и профессионально-этических кодексов отдельных организаций.
© Коллаж: «Секрет фирмы», Министерство обороны Российской Федерации
Изменения, на мой взгляд, назрели в стандартизации психотерапии. Это медицинская отрасль, но ею занимается огромное количество непрофессионалов. И все они говорят: «Мы занимаемся психотерапией», — что неправда. На мой взгляд, здесь необходимы достаточно жёсткое законодательное регулирование и стандартизация психотерапевтических подходов с точки зрения диагностики и лечения.
Сталкиваясь со специалистами, которые очевидно не разбираются в проблеме, вернувшиеся из зоны боевых действий испытывают дополнительный стресс и разочарование в самой идее обращения за психологической помощью.
«Государственный» психолог мне вообще не помог. Меня с другом вызвали, и мы пошли к психологу. Там тётенька — ну совдеп, грубо говоря. Дала нам шаблонные тесты, циферки там зачёркивать, туда-сюда. (Такие психологи) не углубляются, не беседуют, не заглядывают внутрь личности и не видят, как себя человек чувствует. А военные люди всё это запихивают далеко и надолго и закрываются, открыться не так просто, тем более перед гражданскими. То есть, с одной стороны, и психотерапевты часто некомпетентны, и военные в силу своей специфики не горят желанием идти в психотерапию.
Моё мнение — нужны специальные военные психологи, как военные юристы. Скорее всего, люди с военным опытом, которые на своей шкуре всё это испытали, которые знают, каково бойцам.
О необходимости готовить специальных «военных» психологов и психотерапевтов говорят и представители профессии. Такие специалисты должны говорить с военными на одном языке и быть профессионалами в области ПТСР, тревожных и депрессивных расстройств.
По словам психиатра Василия Шурова, стране нужна масштабная переподготовка специалистов для работы с военной травмой.
Если говорить о психотерапевтах и психологах с образованием, речь о нескольких месяцах, за которые они должны не только подтянуть теорию, но и набить руку на практике, провести несколько сессий под надзором более опытных специалистов. Если же готовить кадры с нуля, с первых курсов вузов, то на выращивание полноценного специалиста по ПТСР потребуется от 5 до 7 лет, отмечает Шуров. Но ждать их, конечно, некогда.
У нас нет этих сроков. Нужно вытаскивать, переквалифицировать врачей, направлять деньги. Люди есть, специалисты есть, врачебные кадры есть, есть обучающие центры.
Должна быть воля, решение в директивной форме. Сказать: сделайте вот столько специалистов, вот вам ресурсы, давайте. Всей страной людям поможем.
Конечно, сейчас помощь есть, но точечно, когда что-то вопиющее. Как пожаротушение — а эта работа должна быть системной.
Отрицание проблемы
За последние годы в России сильно вырос спрос на психологов. Но тема «проблем с головой» в обществе до сих пор достаточно табуирована, признают опрошенные «Секретом» эксперты.
Культура обращения к психологам и вообще длительной терапии только начинает проклёвываться. Как правило, люди обращаются к специалистам, только когда совсем «припечёт», предпочитая не тратить время и деньги — перетерпеть.
А терпеть россияне могут долго. Это качество в целом возведено обществом в некий культ, признают психотерапевты. На мужчин дополнительно давят гендерные стереотипы, согласно которым «тыжмужик» должен не распускать сопли, не ныть и не признавать, что у него есть проблемы.
Если брать мировую статистику, приблизительно у 4% людей развивается ПТСР после травмы. А в нашей (отечественной) статистике — 0,4%. У нас меньше выявляемость. Это в первую очередь связано с тем, что сами пациенты не очень информированы, что это именно навязчивое психиатрическое состояние, требующее специальной помощи.
У нас так исторически сложилось: посттравматическое расстройство воспринимают не как психиатрическую патологию, требующую помощи, а просто как состояние, сопутствующее жизни участников боевых действий. Это нормально, что они собираются, пьют, вспоминают погибших товарищей, плачут, депрессуют. Как-то никто с этим не работает.
Сами бойцы тоже отрицают проблему — ведь у военных вся специфика жизни заточена под аскезу, неприхотливость, стойкость и мужественность в квадрате. Походы к психологам многими из них воспринимаются как блажь, а польза от таких специалистов не выглядит очевидной.
Я не обращался за помощью к психологам, как-то сам всё выгреб. Ну, я личность самокритичная, частенько над собой работаю. Доверия к психологам мало, потому что мало информации у людей. Психолог — это что? В сериалах показывают, как богатые женщины ходят к психотерапевту и изливают ему душу, плачут, платят за это большие деньги. Парни смотрят на это, и совершенно оторванное от реальности представление у них складывается. Редко кто захочет обратиться к таким людям. Большинство переваривает всё в себе, не выплёскивает незнакомцам, тем более — не горят идти к ним специально и платить деньги.
В Москве в госпитале бесплатные государственные психологи провели со мной много тестов, но от финального лечения, к сожалению, по молодости лет своих я отказался, очень их расстроив.
Я осознал, что со мной что-то не так, только когда вернулся домой и оказался в мирной обстановке среди людей, которые продолжали жить своей жизнью. А в моей жизни всё существенно поменялось.
Дмитрий Павлов отметил, что в своё время огромный вклад в дело восстановления после военных травм вносили сёстры милосердия, которые помогали лечить солдат в госпиталях. Так как их не воспринимали как психологов, им удавалось за счёт каких-то простых практик отвлечь людей от пережитого: ходили с ними на экскурсии, на службы в храмы, беседовали и поддерживали морально.
Чтобы не изобретать велосипед, эту практику можно было бы с некоторой модернизацией внедрять и сейчас, уверен ветеран — это могло бы незаметно подвести бойцов к мысли, что психотерапия — не такой страшный зверь, как её малюют.
Выдёргивать по 1–2 человека на начальной стадии не вариант, тут нужна массовость — поехать вместе на экскурсию, посидеть в храме, как-то закинуть ветеранам мысль о том, что им нужна поддержка, психологическая помощь. Если (сказать это) в лоб, многие откажутся: «я нормальный, у меня всё хорошо». Но если как-то обыграть и давать эту помощь под прикрытием какой-то другой информации или развлекательного мероприятия, можно попробовать незаметно выйти на групповую терапию.
Алкоголь и другие проблемы
Алкоголизм и другие подобные зависимости — очень распространённое последствие ПТСР В состоянии опьянения у людей происходят вспышки ярости, начинаются мучительные флешбэки.
Проблема в том, что люди начинают садиться на стакан, на наркотики, и это вызывает уже другие зависимости, разрушает их сознание, душу и сердце. Обществу нужно с пониманием относиться к таким людям — потому что они вернулись с определёнными синдромами, которые нужно лечить.
В основном послевоенный синдром в людях открывается в каких-то специфических обстоятельствах, например под алкоголем или наркотиками. Постоянные нервяки усугубляют ситуацию. У нас же как: приехал на гражданку, положена была квартира, земля, а потом тебе на местах говорят, что ничего не положено.
Пришёл получать инвалидность, положена вторая группа, а тебе дают третью. Положен протез — тебе говорят «жди очереди», а тебе ходить не на чем. Да и на работу не устроиться, вся жизнь на стопе. И человек просто садится на стакан.
Нарисованная Павловым картинка небеспочвенна: до сих пор далеко не все участники афганской и чеченских войн получили обещанные квартиры. Как будет с новыми категориями льготников — пока неясно.
Но даже если проблемы зависимостей удаётся избежать, а помощь от властей приходит вовремя, это не означает, что человек успешно справился со своей травмой. Многие прячут её годами, а она исподволь меняет их характер и личность, постепенно вытягивает душевные силы. Впрочем, для кардинальных изменений порой достаточно совсем немного побыть в боевых условиях.
Психика меняется однозначно. Люди видят реалии боевых действий, видят какие-то ситуации, которые неизбежны. Взрывы, контузии, осколки, травмы, потери, непонимание местных — ну как тут могут не измениться психика, сознание и всё остальное?
Поэтому тем, кем ты был раньше, ты однозначно уже домой не вернёшься. А тут — мирная жизнь и все заняты своими проблемами, у всех своё отношение к военным действиям, естественно, болезненно всё это воспринимается.
Вопрос профилактики
Далеко не все бойцы вернутся домой с ПТСР. Некоторые обойдутся небольшим повышением тревожности, некоторые найдут в себе ресурс справиться самостоятельно.
Заранее предсказать, как оно будет, сложно, признают врачи. Однако есть некоторые факторы, которые повышают или снижают риск заполучить это расстройство. Например, говорит Валуйский, человек работал санитаром или водителем — и в зоне боевых действий начал заниматься этим же. Или он профессиональный военный, который выбрал свой путь — в таких случаях для человека не происходит ничего странного.
© Коллаж: «Секрет фирмы», Unsplash/op23, Unsplash License, Министерство обороны Российской Федерации
Для человека сугубо гражданского это будет действительно сильным стрессом. От степени адаптированности, от того, какие у него были командиры, как его поддержали сослуживцы, в какой опасности пребывала его жизнь — от множества факторов зависит, каким человек вернётся.
Для того, чтобы человек вернулся психически здоровым и успешно встроился в мирную жизнь, он должен уходить с чётким осознанием: что я делаю, зачем. Если же он пошёл и произошла ломка картины мира, смещение жизненных приоритетов и ценностей, то ему придётся нового себя и новый мир интегрировать в своё внутреннее «Я».
Психиатр Василий Шуров отметил, что в деле работы с травмой очень важна профилактика, которой традиционно достаётся меньше внимания. По его мнению, чтобы решить проблему и предотвратить случаи ПТСР, нужно вести работу сразу на трёх ступенях:
- Первичная — боевое слаживание, когда люди только проходят подготовку. Уже тогда нужно выявлять тех, кто не потянет по военно-стратегическим характеристикам, и уделять им особое внимание. Для этого при частях должны быть несколько опытных ветеранов, которые будут поддерживать коллектив.
- Вторичная — раннее выявление последствий боевых действий, ранений, смертей. В этом случае с человеком должен сразу начинать работать психолог, не дожидаясь демобилизации.
- Третичная — обязательное тестирование всех прибывших из зоны боевых действий. Нужно подключать медикаментозную терапию, выявлять и прорабатывать такие состояния, как горе, депрессия, острое стрессовое расстройство. По словам психиатра, нужно не ждать 3–6 месяцев, пока человека накроет, а по умолчанию всех записывать в потенциальные кандидаты на ПТСР и начинать работу.
Это не обязательно делать в рамках индивидуальной терапии, можно групповой, можно даже онлайн. Просто не терять людей, не ждать, когда они начнут спиваться и совершать антисоциальные поступки.
Но помимо терапии, важно и то, в какой среде оказывается человек, прибывший из зоны СВО. Люди, работающие в фондах помощи ветеранам, отмечают, что не меньше, чем психологическая помощь, таким людям нужна всесторонняя поддержка, возможность получить новое образование и найти работу на гражданке — всё это едва ли не лучшая профилактика, уверены бывшие военные.
Самое первое, что приходит в голову на гражданке: как я буду жить дальше? Грубо говоря, мы раньше жили в условной нормальности, какие-то планы строили, а тут просто в неизвестность какой-то шаг, можно сказать, на одной ноге. После этого начинаешь в принципе думать, что и как.
Нужно анализировать, выстраивать будущее, трудиться, не жить одним днём, а понимать, зачем тебе это надо, почему. Я, например, хочу здоровых детей, а чтобы они родились, надо не пить и не курить. Строить планы нужно, без этого человек пустой, а следовательно, наполняется негативом. Отсюда все эти последствия — война с самим собой и окружением.
Кто-то ищет отдушину в религии. У меня много знакомых ребят таких, которые просветлёнными стали, и хорошо себя чувствуют, и живут хорошо. То есть им этот аспект помог провести работу над собой.
Чтобы негативных последствий было меньше, по словам Павлова, нужно специально работать с людьми, заново вводить их в социум. Планомерно и учитывая особенности людей с ПТСР.
Каманцев добавил, что для того, чтобы ребята как можно быстрее вернулись к мирной жизни, их нужно как можно быстрее озадачить другими вопросами, другими целями. Но это трудоёмкий процесс, к которому нужно подключить психологов, социологов — да и в целом общество.
Нужно выстроить систему психологической реабилитации и сопровождения до какой-то ступени, когда человек на гражданку выходит. А не так, что раз — друзья, стакан, запой. Вот так в «Дом Чешира» (дом помощи ветеранам. — Прим. «Секрета») ребята приезжали — из деревень, где все глухо пили. Тут им давали второй шанс, поднимали с колен на ноги, устраивали получать образование, помогали найти работу по нормальной специальности.
Но и то — это люди, которые хотят изменений, хотят побед. Те, которые не хотят, — их не заставишь, человеку огромную работу надо проделать, чтоб чего-то захотеть.
Кто-то понимает, для чего вся эта работа над собой, кто-то нет, считает: у меня всё хорошо, мне нравится жить так, психовать, за ножи хвататься. Но это до добра не доводит, так раз-два — и поехал в места не столь отдалённые из-за какой-то глупости.
Семейный вопрос
Говоря о том небывалом стрессе, психологических и физических травмах военных, часто забывают о побочном эффекте этих травм — то, как они отражаются на родственниках и близких. Между тем их можно считать такими же полноценными жертвами боевых действий, на которых распространяется обещанная государством бесплатная психологическая помощь.
Пока их мужчины держат в руках оружие, жёны, матери и дети переживают страх за их жизнь, тревогу о собственном будущем, адаптируются к жизни в отсутствие важного для них человека. Но когда их близкие возвращаются, радость встречи может быть омрачена теми психологическими проблемами, которые приезжают вместе с ними.
Эхо боевых действий как будто поселяется в доме: ветераны падают на пол при резких звуках, бросаются защищать близких от фантомных угроз, кричат во сне, обострённо реагируют на какие-то темы, срываются на родственниках, распускают руки.
Психолог Павел Жавнеров указывает, что вспыльчивость и агрессивность бывших военных буквально разрушает их семьи. А склоки из-за задетого чувства справедливости или других проблем со временем могут перерасти в настоящие побоища.
Итогом этого может стать вторичный ПТСР — только источником травмы будут уже вернувшиеся из неё комбатанты. Но даже без этого жизнь семьи уже не будет прежней — и помощь может быть нужна всем её членам.
Как правило, в семьях формируются созависимые отношения, классический треугольник Карпмана. Родные то выступают в роли спасателей, лечат близких от запоя или отмазывают от полиции, то становятся жертвой их агрессии, то сами начинают агрессировать. Таким людям самим нужны группы поддержки для созависимых, где им объяснят: ваш родственник поменялся, могут быть определённые нюансы. Ему важна ваша поддержка.
На семью возлагается довольно важная миссия — она практически наравне со специалистами влияет на проработку травмы и адаптацию к жизни бывшего военного.
Ветераны и врачи в один голос говорят, что поддержку семьи нельзя недооценивать — как и негативные последствия, если этой поддержки ветеран лишён.
Семья должна давать человеку с ПТСР полное принятие, как бы говоря: да, мы понимаем, что ты пережил, мы тебя поддерживаем во всём. Есть, конечно, и красные линии: если ты начнёшь спиваться, начнёшь проявлять агрессию, какой-то криминальной деятельностью заниматься, — мы тебя в этом не поддержим. Но рекомендуем всё-таки сходить к специалисту, давай мы вместе пойдём. В принципе, их можно научить мотивировать человека, давать им какие-то рабочие инструменты воздействия.
В первую очередь семье нужно уделять внимание, общаться с человеком, пытаться поговорить, как-то наладить контакт, чтобы не было никаких блоков. Но поддержка близких — это самое главное. Человек может не осознавать, что он делает, а близкие начинают ругать его. Был случай: приехала жена к человеку с одной рукой, посмотрела, развернулась и ушла от него. Так нельзя, нужно видеть грань. Ладно бы первое время поддержала, а потом разошлись бы миром, но не так.
Уроки для общества
В конечном итоге эти же рекомендации можно распространить и на всё общество, которое пока ещё не до конца осознало масштабы проблемы, но неизбежно лицом к лицу столкнётся с ПТСР.
Преувеличивать распространение этого диагноза не стоит, отмечает Михаил Решетников: если верить статистике выявления, речь будет идти «всего» о нескольких тысячах военных с реальным ПТСР (вторичное расстройство не учитывается).
Но не стоит и преуменьшать их потенциальное воздействие на окружение. Люди, прошедшие боевые действия, могут оказаться для общества камнями, от которых пойдут круги по воде: от кого-то в виде всплесков насилия и криминала, а от кого-то — в виде общественно полезной деятельности и политического активизма.
А то, будут ли россияне принимающей семьёй, которая поможет мужчинам закончить «войну с самим собой», или же равнодушно отвернутся от них и начнут стыдить, закапывая всё глубже, сильно зависит от того, в каком мире мы окажемся в результате, говорят опрошенные «Секретом» ветераны и врачи.
Сейчас ребята возвращаются домой и там встречаются с непониманием. Они часто обижены, часто говорят: как вы можете здесь жить вот так вот припеваючи, ходить по барам и дискотекам, отдыхать, когда там ребята умирают пачками, когда там боль, и страдания, и смерть за каждым углом. И вот эта вот обида и недопонимание — очень страшные вещи. И во что это выльется, во что это выплеснется — пока сложно понять.
Насколько этот конфликт будет продолжителен, это только одна сторона вопроса. Куда важнее, как он закончится, в каком статусе эти люди будут: в статусе победителей или наоборот. Если наши ребята вернутся без победы, всё будет очень грустно. Когда мы после первой Чечни возвращались с «позорным миром», это для общества был феноменальный шок, а здесь может быть ещё более катастрофично. Если конфликт завершится позитивно, психологическая обстановка будет лучше, а у вернувшихся будет больше шансов на реабилитацию и возвращение к нормальной жизни.
Сейчас как никогда важно признать, что любые боевые действия — тяжелое испытание для психики. И понять, что времена, когда лучшим рецептом для лечения психологических проблем был алкоголь, давно прошли.
Психотерапии ещё предстоит решить немало вопросов, чтобы стать доступнее и понятнее для среднестатистического россиянина. Но и самим людям пора понять, что игнорировать и терпеть в повседневной жизни боль, что физическую, что душевную, — это никому не нужный подвиг.
Совет один. Если чувствуется, что есть какие-то проблемы после возвращения, надо идти к специалистам, которые помогают с ними разбираться. Потому что в принципе ПТСР лечится, если его не запускать, не убегать от него. Иначе он превратится в комплексное посттравматическое расстройство, по сути, расстройство личности, которое будет затрагивать всю жизнь человека.
Коллаж: «Секрет фирмы», Unsplash/Martine Jacobsen, Unsplash License, freepik, Министерство обороны Российской Федерации