Лихие 90-е: как россияне переживали дефицит и добывали разные товары

Как показывают немногочисленные научные работы, посвящённые перестройке и экономической ситуации на рубеже 1980-х и 1990-х годов в России, эту эпоху характеризуют несколько моментов. Первый — неденежные формы расчёта на предприятиях: работникам платили не деньгами, а товарами, зачастую теми, которые организация производила. Кто-то получал утюги, кто-то — коробки тушёнки. Аналогично предприятия рассчитывались и с поставщиками. В 1998 году через бартер совершалось более 50% всех сделок, и, если бы не финансовый кризис, он мог бы существовать и дальше.

Второй момент — дефицит товаров: и условных телевизоров с сапогами, и масла с крупами. Люди часами стояли в очередях, чтобы достать базовые продукты, но не всегда их ожидание заканчивалось успехом — этим с «Секретом» поделились опрошенные эксперты. А более предприимчивые занимали сразу несколько очередей — отправляли туда членов семьи, друзей, коллег, забирали даже самое ненужное и искали способы поменять на нужное. Дефицит ушёл лишь к 1995 году, когда рынок открылся и на нём появилось не только достаточно продуктов, но и импортная одежда, бытовая техника.

«Половина коллектива щеголяла в одинаковых вещах»

В конце 1980-х и начале 1990-х был период, когда гражданам для совершения хотя бы какой-то покупки приходилось заглядывать в продовольственный магазин несколько раз в течение дня. Если в зале универсама появлялась очередь, это означало, что скоро продавцы вывезут какой-то товар: молоко, кефир, а если повезёт — что-то более существенное. Пакеты с молочными продуктами даже не расставляли по полкам: покупатели мгновенно расхватывали их из разорванных целлофановых упаковок. Что всегда присутствовало на полках, так это картонные коробки с детскими смесями «Малютка» и «Малыш». Умелые хозяйки использовали их для приготовления домашних сладостей: если дома был маргарин и ещё что-то (мёд, какао, орехи), из смесей можно было приготовить торт, песочное печенье, трюфели, ириски, сладкие колбаски и многое другое.

Несмотря на тотальный дефицит, на рубеже 1980-х и 1990-х существовали механизмы поддержки льготных категорий граждан. Участникам Великой Отечественной войны периодически давали право приобретать в специально созданных отделах дежурных гастрономов дефицитные товары — гречку, консервы и прочее — из продовольственных наборов, и пенсионеры фактически были в этот период «кормильцами» своих семей.

Однажды моего папу, участника войны, вызвали в красный уголок НИИ, где он работал, и бесплатно выдали, без каких бы то ни было объяснений, средних размеров картонную коробку. В ней оказались маленькие аккуратные баночки с консервами и паштетом, мини-упаковки джема и печенья, круглая жестяная банка, внутри которой обнаружились ломтики ржаного зернового хлеба (кто бы мог подумать, что хлеб бывает консервированным), пакетик с несколькими безымянными белыми таблетками. Переведя с английского языка инструкцию, мы выяснили, что это таблетки для обеззараживания воды из водоёмов и других источников. А сама коробка была продуктовым пайком американских солдат — наборы с истекающим сроком годности прислали в Россию в качестве гуманитарной помощи.

В начале 1990-х купить приличный предмет одежды или косметику в магазине было невозможно. Единственный шанс — участвовать в закрытых распродажах, которые иногда происходили на предприятиях и в учреждениях. При этом сначала формировался список покупателей того или иного товара (если желающих было больше, чем поступающих товаров, устраивали лотерею: выигрывал тот, кто вытягивал бумажку с соответствующей пометкой), с участников собирали деньги, и лишь на следующий день покупатель впервые видел и щупал то, что приобрёл. Заранее о товаре знали немного.

Например, в научную библиотеку МГУ, где я тогда работала, ожидался завоз блузок, свитеров, платьев производства Венгрии. Известна была только цена — 35, 45 и 70 рублей соответственно. Фасон, расцветка — всё это мы увидели только на следующий день после оплаты. Размеры тоже не всегда совпадали с ожиданиями, но товар никто никогда не возвращал: его мгновенно и легко перепродавали коллегам, друзьям или родственникам. Позже половина коллектива щеголяла в одинаковых вещах, но и это не омрачало радости от удачных покупок.

Ещё сложнее дело обстояло с французскими духами: 50 рублей (70% от месячной зарплаты библиотекаря) заплатить нужно было сегодня, а познакомиться с ароматом — только после покупки. В одном из номеров журнала Burda Moden было словесное описание тех самых духов: это давало какой-то ориентир, хотя представить, как пахнет букет из дамасской розы, бергамота, иланг-иланга, гелиотропа, туберозы и ещё полутора десятков ингредиентов, неискушённым покупательницам было крайне сложно. Но разочарования не могло быть в принципе — это же были «настоящие французские духи», и этим всё сказано.

В привилегированном положении находились женщины, умевшие шить или вязать. Но одного умения было недостаточно: приобрести приличные ткани и пряжу было тоже сложно. Выручали фантазия и лайфхаки: из купленного за 1 рубль 80 копеек за метр неходового синего или бордового сатина при наличии куска простой резинки можно было сшить роскошную летнюю юбку. Ткань предварительно готовили — плотно скручивали по всему полотнищу её фрагменты и заматывали их белыми нитками, после чего опускали в ёмкость с кипящей водой с добавлением «Белизны» или другого отбеливателя. Через несколько минут ткань освобождали от ниток и тщательно полоскали: из-за неравномерности проникновения отбеливателя в свёрнутую ткань получался оригинальный фантазийный рисунок. Оставалось её высушить, прострочить швы и вставить резинку в верхнюю кулиску. А если находился кусок белой ажурной тесьмы, то можно было пришить его к подолу юбки, и получалась роскошная, неповторимая, как бы сейчас сказали авторская, вещь.

«Я был академическим гастарбайтером в Америке»

В студенческие годы я твёрдо решил, что никогда не поеду за границу. Потому что не нравилась идея подвергать себя проверкам, объяснять каким-то партийным органам или профсоюзным, кто я такой и зачем куда-то еду. А раз советская власть надолго или навсегда, то у меня есть другие дела. Думал: я биолог, буду в Заполярье ездить, заниматься арктической экологией. Но в перестройку стал заниматься историей науки и летом 1990 года первый раз выехал за рубеж в Швецию, а осенью отправился в Америку. Меня пригласил туда американский коллега.

У нас росло трое детей, мы жили с моей мамой, денег было мало. Мы в 1990-е годы получали гуманитарную помощь, я хорошо помню потёртые очень хорошие ботинки, которые тогда носил. Моя жена потратила все семейные сбережения, которые остались у неё от родителей, чтобы я поехал в Америку на три-четыре месяца. Там у меня было 15 выступлений в 12 университетах, и я получил приглашение приехать через год, чтобы преподавать в Чикагском университете в течение семестра.

Я вернулся в Россию, следующим летом поехал в Москву получать норвежскую визу. И августовским утром проснулся от звонка телефона и новости о том, что у нас переворот. Мне повезло оказаться в это время в Москве и провести дни и ночи у Белого дома, о чем не жалею — это был прекрасный опыт.

В декабре 1991 года я снова отправился в Америку и с января три месяца был приглашённым временным профессором в Чикаго. В это время в России стали меняться цены. Я получал информацию о том, что творилось в магазинах: как люди бегали и ездили по городу, чтобы найти и купить масло подешевле. Я нервничал и даже задумался, не вывезти ли семью за границу и не найти ли там работу. Но ехать в Америку с большой семьёй, чтобы зарабатывать деньги, я не решился: квартира, которая была в безопасном районе и вместила нас всех, съела бы большую часть моей зарплаты. Поэтому вернулся в Россию.

Потом я снова ездил в Америку уже по стипендии с женой и сыном на полгода и ещё раз как профессор в Технологическом институте штата Джорджия. Это были 1993–1994 годы. Мы жили относительно бедно, но при этом как-то не беспокоились, что не можем сходить в кафе. Когда я был в Чикаго в других местах, я ходил с друзьями пить пиво и старался не изображать из себя бедного русского, который ест что-то из баночки только у себя дома. Эта стратегия, которая приводила к потере денег, была полезной, потому что меня лучше принимали, чем если бы я демонстративно показывал, что денег у меня нет. Мне приходилось жить в подвальных помещениях, экономить деньги, чтобы привезти их в Россию. И этих денег, которые я зарабатывал за три месяца в Америке, хватало, чтобы наша семья нормально жила в течение года.

Я посмеиваюсь, что был тогда академическим гастарбайтером — человеком, который едет далеко, делает там какую-то временную работу, экономит всячески, чтобы отвезти деньги в семью, живёт в не очень удачных условиях. У меня есть история, как я жил в подвале, который оказался инфицирован блохами. Я никак не мог понять, почему у меня ноги чешутся. Оказалось, что в паласе, который лежал на полу этого подвала, жили блохи, занесённые собаками предыдущего жильца. Их вычистили, я продолжил там жить.

Мне очень повезло с друзьями в Америке, которым я всегда буду благодарен. Один мой коллега, настоящий близкий друг, историк культуры Швеции и России, каждое лето приезжал и жил у нас. У него двое дочерей почти такого же возраста, как мои, с таким же разрывом, но только на год старше. И он привозил большие сумки с детскими вещами его дочек. Моя младшая в какой-то момент спросила, купим ли мы ей когда-нибудь новую одежду или она всегда будет донашивать чужую.

Мне кажется, в целом наши условия жизни того времени были всё же успешные. В 1992–1993 годах дочери носили GAP, пусть и подержанный, но это было круто. Мы с женой остались работать в науке благодаря тому, что я работал в Америке. На сэкономленные деньги мы вдвоём даже ездили в Париж и жили там у нашей приятельницы, пожилой француженки, которая каждый год приезжала и жила у нас. Потом в конце 1990-х мы с дочерьми поехали ненадолго в Париж, где жена работала в лаборатории при госпитале.

Из 1990-х годов я вышел с репутацией человека с большими международными контактами и научно независимого. Это важно. Для меня 1990-е — это эпоха, в которую я выучил, что лучше быть смелым и независимым, хоть и не очень богатым, чем иметь много денег и зависеть от чего-то. Я твёрдо знал, что моя семья как-то прокормится, а всё остальное — вопрос качества жизни, которое мы поддерживаем сами. Оно определяется не ценой ботинок, а психологическим состоянием.

В целом, 1990-е годы прошли в состоянии, когда у нас не было денег сделать хоть какой-то квартирный ремонт. Мы жили и живём в большой старой квартире в центре Петербурга, которую мой отец получил в 1952 году в доме писателей и художников. Но нам было совершенно неважно, что мы не можем сделать какой-то ремонт, — только в нулевых привели в порядок кухню и ванную. Прожили 1990-е бедно, но счастливо.

«Подавали заявление в загс, чтобы купить косметику»

В начале 1990-х я была студенткой, поэтому меня лично дефицит касался меньше, чем родителей. Помню, что в Петербурге, в галерее Гостиного Двора, магазин на втором этаже открывался то ли в 10 часов, то ли в 11. И за час до этого у его дверей выстраивались огромные очереди — в дверных тамбурах выставляли товар. Приходил продавец с коробками, начиналась торговля. Причём никто не знал, что сегодня будут продавать: люди просто приходили и вставали во все очереди. Брали практически всё, кроме откровенно ненужного. Но такого было мало — почти всё могли продать, обменять.

Помню, что я там отстояла очередь за полусапожками, а когда дело дошло до меня, оказалось, что они на ногу 35-го размера, что для меня ну очень мало. Но отказаться от этих вожделенных полусапожек было вообще никак. Я пыталась впихнуться, но это была утопия. Поэтому пришлось пойти по тому же пути, что и остальные с неподошедшим товаром, — продать на первом этаже Гостиного Двора. Это официально было запрещено, могли наказать, открыто так делать было нельзя. Все знали, что такая практика есть, но всё равно надо было держаться подальше от полиции, если ты с коробкой стоишь. Делаешь вид, что кого-то ждёшь, например. Меня не ловили, штрафы не выписывали, но народ рассказывал всякое.

Потом были талоны, которые получали в жилконторе; их выдавали то ли на месяц, то ли на квартал. Талоны на табак было легко обменивать на Сенной площади (тогда это была «Площадь Мира»): буквально выходишь из метро, а тут уже куча людей с талонами в руках. Подходишь и спрашиваешь, кто на что меняет. Мы выменивали табачные на сахар. Это была моя семейная обязанность.

Помню, мне исполнился 21 год, и я прихожу за своими талонами на алкоголь — их с этого возраста выдавали. А мне с первого раза не дали: пришлось отстаивать свои права. Ценность талона была в том, что алкоголь на тот момент был валютой: с сантехником, например, расплатиться за починку крана. А ещё я иногда уходила с лекций, чтобы попасть в магазин молочных продуктов, который находился рядом с «Пассажем». Там я покупала кусочек сыра — за него платили талонами, и надо было отстоять пару часов в очереди. Опять-таки, берёшь по принципу «что достанется»: выбора никакого. Точно так же, например, моя мама покупала мебельную стенку. Получила не ту, которую заказывала, и ждала год, но всё равно урвала. Ещё она записывалась в магазине на диван, но его в итоге не привезли.

Ещё существовали товарные заказы на предприятиях. Например, у мамы отдел из 100 человек, на них был один-два заказа, которые разыгрывались по жребию. Вытягивали всё, что можно было выиграть. Мама так в 1991–1992 годах вытянула японский зонт «Три слона», который достался мне. Я с ним отходила много-много лет, пока он окончательно не сломался. Но потом зонты этой фирмы безбожно испортились. Я покупала несколько раз уже свободно в магазинах, но при первом дуновении ветра спицы ломались, что-то куда-то вылетало.

Отец как-то раз доставлял на одно из предприятий на автобусе женские итальянские сапоги. За счёт того, что он это вёз, нам успел взять две пары — мне и маме. Его, правда, чуть там не убили за это. Они были абсолютно одинаковые, кроме размера, позиционировались как зимние, но, конечно, были предназначены не для российских морозов. Мы мёрзли, но вышагивали в этих итальянских сапогах, потому что они были из-за границы, красивые, с каблучком! Не то что наши, которые тоже было не купить.

Точно так же покупались книги. Мама рассказывала, что в заказах на предприятии разыгрывалась и подписка на бумажные журналы. На 100 человек два журнала «Работница», два журнала «Крестьянка», какая-нибудь «Наука и жизнь», «Здоровье». Ты мог стать счастливым обладателем этих журналов, исключительно выиграв подписку на работе, если тебе повезло. Причём ты не знаешь, что будет: хочешь «Науку и жизнь», а достанется «Крестьянка» какая-нибудь. Менялись ими или нет — не помню.

Ещё одна интересная вещь — в Петербурге единственный свадебный салон находился на Свердловской набережной. Назывался «Юбилейный». Когда люди подавали заявления в загсе, им выдавали специальный талон, с которым можно было обратиться в этот магазин. Там, во-первых, можно было купить обручальные кольца — в ювелирных магазинах в свободной продаже их не было. Хотя можно было урвать или купить по знакомству. Во-вторых, там была какая-то косметика, даже импортная появлялась. Некоторые люди, чтобы попасть в «Юбилейный», специально подавали заявления в загс, на самом деле не собираясь регистрироваться. Пошлина была копеечная, магазин того стоил. Так моя подруга сделала с будущим мужем — подали заявления, получили талоны и купили ей замечательную французскую тушь. Но ребята поженились года через два всё же.

«Каждую субботу ездили отмечаться в очереди»

На дворе стояла осень 1992 года, немногочисленный гардероб семьи, теперь уже из трёх человек, не помещался в приобретённом в 1988 году, к свадьбе, трёхстворчатом шкафу. Задумали купить мебельную стенку. Переговорив с родственниками и знакомыми, поняли, что единственный возможный способ — «отмечаться в мебельном магазине, где обязательно когда-нибудь что-нибудь подобное выкинут». В переводе на современный русский язык это означает, что необходимо, во-первых, найти магазин, где время от времени бывают в открытой продаже мебельные стенки; во-вторых, попасть в списки очередников, которые составляли инициативные граждане из этой же очереди, и в условленное время раз в неделю ездить отмечаться в этих списках; в-третьих, в день икс, когда подойдёт очередь и привезут стенки, оказаться в магазине с необходимой суммой.

Мы объездили несколько магазинов, узнавая, где «выбрасывают» — то есть пускают в продажу по записной очереди — мебельные стенки. Адреса мебельных магазинов мы узнали из телефонного справочника, который был у моих родителей. В итоге мы с мужем выбрали расположенный в жилом массиве небольшой мебельный магазин, где часто появлялись отечественные, от московской фабрики, стенки с красивым названием «Ольховка». Два месяца каждую субботу мы ездили отмечаться и узнавать о продвижении очереди и «выбрасываемом в продажу» виде мебельных стенок. Это всё происходило около восьми утра, но мы обязательно дожидались открытия магазина, чтобы посмотреть на предстоящую торговлю и узнать текущие цены — они осенью 1992-го менялись каждый месяц. Поэтому мы могли рассчитывать только на текущие доходы, стремительно обесценивающиеся накопления и возвратную финансовую помощь от родственников.

Подходила наша очередь, пришло время задуматься о том, как мы сможем расплатиться за покупку. Наша с мужем совокупная заработная плата, которая была неплохой для вчерашних выпускников вуза, работающих в госструктурах чуть более года, за октябрь 1992 года составила 14 000 рублей. И было около 18 000 накоплений. По слухам, когда подойдёт наша очередь, в магазин должны были доставить улучшенный вариант стенки с названием «Оффорт» стоимостью 42 000 рублей. По сравнению с 30 000 рублей за «Ольховку» это было дорого. Некоторые люди из очереди по этой причине отказывались и говорили, что будут ждать более дешёвый вариант.

Я в то время работала экономистом в планово-экономическом отделе и два раза в месяц делала пересчёт фонда оплаты труда, доплат, надбавок, премий — и понимала, что дешевле вряд ли будет. От покупки стенки нас отделяла сумма в 10 000 рублей. Деньги небольшие, но потребительские кредиты в тот момент не были распространены. Тогда моя мама, обзвонив всех родственников, нашла нам беспроцентного кредитора — свою сестру. Я думала, что с долгом, с учётом текущих платежей и питания мы расплатимся примерно за три месяца. А может, и за полтора, потому что подоспела очередная индексация зарплаты.

Мы приехали в день икс в магазин, нашли человека со списками, подтвердили свою очередь. Надеялись, что привезут «Ольховку», но привезли подорожавший «Оффорт», который никто не видел — знали только количество секций, размеры и цену. У многих сдавали нервы, не хватало денег. Поскольку мебельная стенка поставлялась в разобранном виде, при оформлении покупки нам предложили услугу по её сборке за 5% от стоимости. Я, дрожа, спросила, а можно ли без сборки, понимая, что на это у нас не хватит денег. Сказали, что можно. Когда нам выписали стенку и мы оплатили за неё деньги в кассу, я не могла поверить тому, что нам удалось её купить. Стенку привезли на следующий день.

Собирали её в следующие выходные мой отец, мой муж и муж двоюродной сестры. Используя детали, фурнитуру и прилагаемые чертежи, трое мужчин к шести часам вечера справились с этой работой. Стенка до сих пор жива, хотя пережила несколько небольших ремонтов, один переезд и все годы использовалась по прямому назначению.

«Выручали смекалка и азарт»

Всеобщий дефицит помню в 1980-х и в самом начале 1990-х. После 1992-го появилось всё как в 1930-е годы при НЭП. А до этого выручали заработанные деньги и связи. В 1980-х в каждой смене в Новоарбатском гастрономе у меня был знакомый грузчик, поэтому, несмотря на отсутствие товаров на прилавках, я мог добыть многое — икру, паштет, ананасы, сырокопчёную финскую колбасу, глазированные сырки.

Одной зарплаты на такую роскошь не хватало: официально до вычета мне начисляли 120 рублей, а чистыми было 104 рубля 85 копеек. Из них 100 рублей уходили на аренду однокомнатной квартиры. Поэтому я дополнительно занимался репетиторством: помогал школьникам и студентам решать задачи. За один предел брал 1 рубль, за один дифференциал или интеграл — 3 рубля. Так за час-два после работы получал от 10 до 25 рублей. Это обеспечивало моё существование и давало возможность приглашать девушек на свидания, дарить подарки. Поход вдвоём в ресторан с поездкой на такси, например, обходился в 10 рублей.

В самом конце 1980-х и начале 1990-х товары стали исчезать — стояли очереди за всем: от хлеба до подушек. Меня выручали смекалка и азарт — хотелось выиграть у этой жизни. Однажды я увидел объявление о продаже телефона-трубки. Пришёл, купил два и потом поменял их на детскую коляску. Как тогда говорили: «Чтобы купить что-то ненужное, нужно продать что-то ненужное». Идёшь с работы, видишь очередь — значит, что-то дают. Неважно что — встаёшь, берёшь, уносишь всё, сколько дадут в одни руки. Потом даришь или обмениваешь. Неважно, это четыре подушки или пять кило лимонов. Мама моей знакомой однажды принесла домой обивочную ткань. На вопрос дочери: «Зачем?» — ответила: «Ты ничего не понимаешь. Для чего-нибудь это да нужно».

Любой дефицитный товар был «валютой». Шутили, что коробки с шоколадными конфетами «Ассорти» никто не открывает и сами конфеты не ест — их только дарят. Пара «батонов» сервелата или банка икры распахивали многие двери. У меня дома всегда был дагестанский марочный коньяк, добытый, конечно, из-под полы. Однако бутылка — и есть телевизор. Ещё бутылка — и две чёрные «Волги» на свадьбу. Как сейчас говорят, «коммуникативные навыки» и связи решали.

Многое тогда определяла модная одежда. Образ современного мужчины конца 1980-х и начала 1990-х составляли джинсы, батник, кожаный пиджак, куртка-аляска и дипломат. Ещё папа подарил мне итальянские очки в тонкой металлической оправе со стёклами «хамелеон» — это было так же круто, как выиграть миллион долларов в лотерею. В начале 1990-х в магазине «Руслан» на Смоленке я купил свой первый приличный костюм. Зашёл в пустой зал к скучающему продавцу, дал $10, и в примерочную мне принесли костюм. В открытом доступе такого, конечно, не было.

В конце 1992-го — начале 1993-го многое из разряда «luxury 90-х» уже можно было купить в ГУМе и в «Петровском пассаже». Тогда же мы увидели на прилавках Mars, Snickers, киви, одежду, технику. Появились «челноки» — люди, привозившие товары из-за границы для продажи в России. Они нуждались в покупателях и к нам в офис всегда что-то приносили — ювелирные украшения, технику, одежду. А для меня счастьем были книги. В 1980-х я мог, конечно, добыть Фолкнера, Бунина, но это было трудно и продавалось за безумные деньги — порядка 80 рублей за собрание сочинений, например, в «толчке» на Кузнецком. В 1990-х уже покупаешь в любом книжном, но не забывая поблагодарить продавца. Пластинки с хорошей зарубежной музыкой по-прежнему оставались дефицитом, но, если ты был «своим», достать желаемое было возможно.

Первую машину, ВАЗ-2106, холодильник и СВЧ я купил по объявлению в газете. Первую иномарку — у друзей, которые гоняли машины из Германии. С СВЧ связан смешной случай. Сама печка была внушительных размеров, в белом корпусе и с чёрным стеклом. Увидев её, квартирная хозяйка сказала: «Боря, какой красивый у тебя телевизор».

В моде тогда было всё заграничное, «своё» больше не котировалось. В этом чувствовалась свобода, но была у этого и обратная сторона. Например, мои друзья-цеховики отшивали хорошие слаксы и бомберы. Но покупать их никто не хотел. Почему? Потому что на них не было лейблов «Made in…». Я захотел им помочь — проявил смекалку и сказал закупщикам: товар из Турции и Восточной Европы, а лейбл отсутствует, потому что заказ индивидуальный, отшит на частной фабрике. Так я распродал лежавшие полгода бомберы и слаксы за две недели. В целом же рынок в конце 1980-х и начале 1990-х был завален вещами из Китая и Турции. Турецкие свитеры с большими буквами BOSS на груди были так же круты, как сейчас Kiton или Louis Vuitton.

У меня всегда была предпринимательская жилка, ещё с юности я стремился зарабатывать. Поэтому всегда знал, где и как достать товары первой необходимости. Но добыть можно было не всё. Мой товарищ арендовал несколько квартир, купил технику и круглосуточно записывал видеофильмы. На продажах видеокассет он зарабатывал так много, что каждый день имел возможность покупать себе новую «девятку». Только когда серьёзно заболела его дочь, лекарства купить он не смог: их просто не было.

«Перепродавали ковры, ботинки и телевизоры»

В начале 1990-х годов люди могли продукцию покупать только по карточкам — сахар, водку, сигареты и остальное в конкретных магазинах. Например, у нас рядом находился немецкий «Лейпциг» — там и продукты, и одежда продавались. И там были заказы для определённых социальных групп. Наши родители шли в собес, им там выписывали квитанции или талоны, с которыми они шли в этот магазин. По талонам покупали с какими-то скидками или полностью ими расплачивались. Просто так прийти с деньгами было нельзя.

За продуктами стояли в кошмарных очередях целыми днями — записывали на ладошках, какой ты в очереди. Я в тот момент учился в училище, и какие-то дни мы с матерью определяли и шли: она в одну очередь записывалась и вставала, я в другую. Целые дни тратили на то, чтобы просто купить базовые повседневные продукты: хлеб, молоко, масло сливочное или подсолнечное.

А потом пришёл из армии мой брат — он был постарше и с друзьями подался в коммерсанты. В Тёплом Стане был югославский магазин «Ядран» и уже упомянутый «Лейпциг». Брат с друзьями покупали здесь каким-то образом вещи и перепродавали в Лужниках: там на территории вокруг стадиона был огромный рынок, где собирались люди со всей страны. И там постоянно стояли какие-то палатки, где можно было что-то купить. Брат то ковры вёз, то ботинки, то ещё что-то. Так многие делали — поднимались на перепродажах, зарабатывали деньги, а бандиты стригли с них прибыль. Тогда стали появляться все эти «ореховские», «солнцевские» группировки.

Потом брат занялся телевизорами: устроился в контору, где коммерсанты закупали из Южной Кореи Samsung, Goldstar (сейчас LG), Akai, Funai. Брали условно по $100, продавали по $120. Спрос был большой, потому что у людей имелись накопления, и смотреть черно-белую картинку на советском «Рекорде» надоело. Всё ввозили в основном по серым схемам — наличка, нерастаможка, никакого русского языка. Рынок открылся для Европы, Азии, Востока.

В то же время начала появляться «Горбушка» — серый рынок теле-, аудио-, бытовой техники. Однажды моего брата там «обули», по-моему, на $10 000. Он, дурак, поехал в центр города менять доллары на рубли или, наоборот, рубли на доллары. А там из банка выходил человек и предлагал: «У кого большая сумма, без очереди, пожалуйста, проходите». Брат прошёл без очереди, а за ним стояли каких-то два нерусских человека южной национальности. И когда он из банка выходил с сумочкой, его, хлоп, под ручки — и в ближайший подъезд. И забрали все деньги.

Я после училища устроился автослесарем в одну контору, и там тоже ребята-коммерсанты были: возили шампанское Torley и спирт «Рояль» из Венгрии фурами. Потом перепродавали на Дальний Восток.

В 1994 году открылся один из первых супермаркетов или гипермаркетов в Москве, на Арбате — «Родити». Это огромный магазин английской компании. Недалеко было кафе «Метелица». Я там работал продавцом и первый год осматривался, учился. Потом начал понимать, что творится: там всё уходило мимо кассы. Много техники, которая завозилась в Россию, продукты: финские йогурты, кофе Jacobs, Nescafe, Fanta и прочее.

В целом, в 1990-х с дефицитом проблем уже особых не было. В 1980-х — да, тогда кто-то тебе подсказал по знакомству, где кусок мяса хорошего взять, одежду нормальную — это всё через заднюю дверь. Нет знакомств — покупай то, что висит в магазинах. А в 1990-х проблемы были с безопасностью, если ты коммерсант или частный предприниматель, который захотел своё дело открыть. Как только ты открываешь условное кафе или точку на рынке, к тебе сразу подходят люди и облагают ежемесячной данью. И ты должен платить процент или сумму какую-то.

«Коллега промолчал — выручил профорг»

Зарплатный счёт военных и гражданских в войсковой части был один, перед уходом в отпуск офицеры получали зарплату с материальной помощью, санаторно-курортными выплатами и премией, а гражданский персонал летние отпускные получал в сентябре-октябре и летнюю зарплату большей частью с задержками, то есть осенью. Пайки сначала получали офицеры, потом, что осталось, мичманы, а после них остальные военнослужащие. Последним не всегда оставались продукты или, например, вместо нормального мяса давали кости, и они по возможности старались заменить продукты денежными выплатами. Но выплаты «заморозили».

У нас в отделе старший матрос, используя личное знакомство с офицером очень высокой должности, однажды получил долги за много месяцев тушёнкой и продавал нам и всем знакомым ниже её стоимости. Знакомые, имея знакомых в домах, где жили военные, покупали у них по дешёвке подобные тушёнку и сгущёнку и продавали затем на рынке. Так сколотили начальный капитал и открыли отдел по продаже запчастей в престижном месте.

Коллеге удалось попасть в число распределявших товары, поступавшие в продажу в магазин от «Военторга». Он скупал все поступавшие утюги и переправлял знакомому, уехавшему надолго в командировку в развивающуюся страну, а тот перепродавал. У меня сгорел утюг и не подлежал ремонту, а утюги были дефицитом. Я поделилась с коллегой проблемой, попросив продать один, иначе придётся ходить на работу в мятой одежде. Он промолчал. Выручила профорг — продала мне утюг и взяла мой талон на этот товар: его выдавали вроде бы один на семью на несколько лет.

Также были талоны на продукты: их получали в ЖЭК на количество прописанных в семье людей под роспись. Из норм помню: на одного человека полагалось колбасы 300 г на 10 дней, масла сливочного и мяса — по 500 г на месяц. Я видела колбасу только варёную. На талонах ставили даты, поэтому если человек не успел купить в срок, то отложенное продавали. Но никто не знал, во сколько и в какой день недели будут торговать, надо было ходить и ловить момент. Причём неизвестно было, хватит тебе или нет. Можно было простоять очередь и увидеть пустой прилавок.

На заводах люди работали в основном по пятидневке, и не всем из них удавалось достояться и что-то купить. Мне везло: я работала по сменам, поэтому могла ходить в выходные по магазинам в будни (в свои выходные) и купить сверх талонов то, что «выбрасывали» в свободную продажу, но за этим очереди были ещё больше, чем по талонам. Зато на заводах к праздникам (и не только) давали продуктовые наборы с необходимыми товарами. Например, копчёной колбасой, ветчиной, сгущёнкой, тушёнкой, коробками вкусных конфет.

Плюс были алкогольные талоны: на одного человека от 21 года выдавали один талон на месяц — можно было взять бутылку водки или вина. Мы с мужем практически все алкогольные талоны продавали или обменивали на какие-нибудь продукты, поскольку не выпивали.

А после развала СССР в магазинах резко взлетели цены, а зарплаты остались те же. Стали задерживать и замораживать зарплаты, замораживали деньги на счетах в Сбербанке и за страховку. У мамы с отчимом на сберкнижке лежали деньги на автомобиль, но очередь на него ещё не подошла, и их заморозили. Полностью их снять она смогла только в нулевых после его смерти. Но на них уже не купить было машину.

Коллаж: «Секрет фирмы», depositphotos.com, wikipedia.org