Социолог Вадим Волков — о том, как российский бизнес изменился за 25 лет

Вадим Волков, автор книги «Силовое предпринимательство», проректор Европейского университета в Санкт-Петербурге, профессор социологии права им. С.А. Муромцева и доктор философии Кембриджского университета, много лет изучал сходства и различия между организованной преступностью, госструктурами и частным бизнесом. «Секрету» он рассказал о том, как возник бизнес в 90-х и как изменились предприниматели за четверть века.

Читайте все тексты специального проекта «25 лет бизнеса в России»

— Давайте начнём с такого вопроса: как появились первые российские предприниматели? Что это были за люди, чем отличались от советских граждан?

— Предпринимательство было уже в Советском Союзе. Помните последний эпизод фильма «Груз 200»? С концерта «Кино» выходят молодые люди, внешне напомнившие мне юных Ходорковского и Потанина. Вокруг ещё социализм, 1984-й год, безнадёга и балабановская чернуха, но они начинают обсуждать, как можно сделать «бабки», говорят про огромные возможности. Последний кадр меняет фрейм всего фильма. Разваливаются старая мораль и старые институты, появляются новые типажи. Фоном звучит «Время есть, а денег нет, и в гости некуда пойти».

Ничего в этом мире не вырастает на пустом месте, всё растёт, трансформируя первоначальную форму. И предпринимательство не появилось с нуля, не самозародилось, а вышло из Советского Союза. Оно было и раньше, особенно в последнее пятилетие существования СССР, когда сильна стала теневая экономика.

Предпринимательство — это всегда риск и не всегда созидание. Теневым бизнесом в Советском Союзе занимались люди рисковые. Им нужно было при плановом социалистическом производстве создавать неучтённый оборот и искать возможность его реализовать, обеспечив безопасность своей схемы. Обычно это значило заложить в расходы сумму на дополнительные издержки в виде платежей правоохранительным органам, чтобы те закрывали глаза на злоупотребления. Эти люди были особенно сильны в южных регионах — Краснодар, Ростов, Ташкент, а также в Москве, в других городах. Мы не знаем наверняка масштабы богатства этих людей, но они вполне могли бы быть долларовыми миллионерами. Ещё были фарцовщики, бандиты, валютные спекулянты. Торговля валютой была подсудным делом, расстрельным. Так что бизнес уже был, просто он существовал как параллельный мир, это была скрытая приватизация социалистических активов через создание неучтённых потоков. Часть новых бизнесменов вышла из той, старой среды.

Другая среда, из которой выходили предприниматели, — комсомол. Комсомол в те времена был едва ли не единственным лифтом вертикальной мобильности. ЦК КПСС фактически состоял из представителей одного поколения, которые начало восхождение в конце 1930-х и стали уходить только в брежневские времена — умирая по естественным причинам. Это первое старшее поколение было более идейным, второе поколение оказалось довольно циничным. Они и так рассматривали комсомол как карьерную лестницу, так что быстро сумели адаптироваться к новым реалиям. Мы видим, что первые предпринимательские структуры строились на основе существующих и функционирующих социальных сетей.

— Поясните, пожалуйста, что вы называете «социальными сетями»?

— Предпринимательство — это не дело одиночки. Только кажется, что бизнес делают капиталисты-индивидуалисты, на самом деле предприниматель всегда зависит от большого количества людей: партнёров, поставщиков, покупателей, подрядчиков, финансистов и так далее. Чтобы делать бизнес, требуется доверие, а доверие — дефицит в ситуации раннего капитализма, который возник в конце перестройки. Почему? Потому что в раннем капитализме нет институтов, которые поддерживали бы это доверие. Откуда взять это доверие? Вы наверняка слышали тезис, что предпринимательство хорошо развивается в сообществах, объединённых общей религией. Он справедлив, но не только потому, что методисты, например, хорошо считали или были аскетами. Внутри одной общности — повышенный уровень доверия, а значит, есть дешёвые кредиты, взаимопомощь, соблюдение договорённостей. Давайте назовём это социальным капиталом. Когда на рынках мало информации об участниках, дело можно иметь только с теми, кого хорошо знаешь.

— Какими сетями были объединены первые предприниматели?

— Ранний этап предпринимательства сильно зависел от того, какие сети уже были готовы к концу СССР. Как мы уже говорили, первая сеть — сфера теневой экономики. Вторая — комсомол. Были и другие, например демобилизованные военные. Из ГДР выходил большой контингент, все понимали, что страна рушится, многие уходили в отставку и искали новые занятия. У них были понятия о чести, было высокое доверие внутри группы. Они разъезжались по разным городам, но сохраняли отношения, на основе которых потом можно было делать бизнес. Спортсмены — то же самое, этнические диаспоры — то же самое. Дополнительный ресурс, которым они обладали, — организованная сила, поэтому они занимались так называемым силовым предпринимательством: оказывали охранные услуги, крышевали, занимались рэкетом. Это справедливо в первую очередь для спортсменов, этнических группировок и военных, прошедших Афганистан. Офицеры, служившие в ГДР и других частях, становились предпринимателями другого типа, они занимались торговлей, строительством и так далее. Все эти люди, о которых я говорил, — люди нового типа. Но были и старые — так называемые красные директора, некоторые из них смогли конвертировать свои навыки и умения.

Если обобщать, можно сказать, что на первых порах предприниматели были ограничены размерами этих социальных сетей и возможностью обзавестись первоначальным капиталом. У теневиков деньги уже были, существовали бандитские и воровские общаки, комсомол приватизировал партийные кассы и фонды. Возникали кооперативы — как правило, они создавались на базе госпредприятий и часть денежных потоков предприятия за счёт импорта техники, компьютеров, забирали на себя.

Как вы понимаете, какого-то созидания в 90-е не было. Был жёсткий процесс перераспределения. Чтобы создавать что-то новое, нужны длинные деньги под длинные горизонты, а длинных горизонтов не было. Строить предприятия до конца 90-х было невыгодно, тем более при низком спросе населения. В середине 90-х начали возникать предприятия в сфере IT, в сфере производства продуктов питания, в сфере услуг, а далее сектора оживали по мере повышения мировых цен на соответствующую продукцию.

— Вы говорили про силовое предпринимательство. Расскажите, пожалуйста, подробнее, как и почему оно возникло?

— Надо понимать, что всё, о чём мы говорим, происходит на фоне кризиса публичной власти и государства. Судебная власть была парализована, и вместо системы правосудия появилось понятийное право. Суды и не могли так быстро заработать, в Союзе не было арбитражной системы, не было гражданского кодекса, приспособленного к рынку, не было законов, регулирующих отдельные рынки. Нужны были институты и организации, решающие коммерческие споры, их не было, а когда они стали появляться, работали медленно, плохо, не пользовались доверием. Поэтому часть споров решалась не в судах, а в криминальных структурах. Это аналог обычного права, построенного на простых понятиях о справедливости, с минимальным процессуальным порядком, но высокой ролью судьи, которым выступал «авторитет», чьи решения признавались и были обеспечены организованной силой, могли быстро исполняться. Первая волна предпринимателей, вышедшая из СССР, не полагалась на государство.

История знает много примеров того, как сила конвертируется в другие блага и работает как двигатель экономики. Историк Фредерик Лейн считает, что расцвет Венецианской Республики произошёл благодаря продаже услуг флота Византии в обмен на торговые льготы венецианским купцам. Кроме того, торговля была рисковым предприятием, значит, нужны были охранники. Для тех, кто им платит, охранники — защита, для других — источник угроз. Сицилийская мафия продавала гарантии в условиях слабого государства после революционных потрясений. Влиятельные семьи брали на себя функции охраны, они гарантировали исполнение контрактов, брали налог за решение вопросов, помогали вернуть украденное и коммерциализировали эти услуги. Они же становились самой большой угрозой торговцу, если он отказывался платить дань.

— То есть получается, что ситуация, сложившаяся в России в 90-е, — типичная?

— У нас был уникальный энергичный старт, уникальные условия появления новой рыночной экономики, но принуждение всегда имеет экономическую ценность. Я могу принудить вас платить мне дань, но за это я стану охранять вас от посягательств других людей, которые тоже захотят отобрать часть ваших активов или денег. Потребность в безопасности и справедливости — базовая потребность человека, и в обществе с сильным государством её обеспечивает государство, а граждане оплачивают это благо налогами. Но когда государство слабое, создаётся рынок охранных услуг и силовое предпринимательство, на котором есть конкуренция, есть разные типы предприятий. Вы можете купить безопасность подороже или подешевле у более или менее надёжного игрока — бандитов или частного охранного предприятия или у сотрудников правоохранительных органов.

— Мне кажется, в России до сих пор многие люди негативно относятся к бизнесменам, и это отношение сформировалось в 90-х. По каким причинам?

— Большинство граждан проиграло в 1990-е, доходы людей сильно упали. Проигравшие вряд ли будут смотреть с симпатией на выигравших, тем более что выигравшие ведут себя демонстративно. Первые бизнесмены назывались в России словом «новые русские», это было почти ругательством и синонимом дурного вкуса. Они показательно бросались деньгами и вызывали раздражение, так как воспринимались как люди, которые получили что-то не по заслугам.

Позднее советское общество было очень инертным, и карьерные лифты в нём были крайне медленные. Человек мог надеяться на зарплату в 300 рублей в месяц к 50 годам после долгой службы. В 90-е вся система социальных статусов рухнула. Доктор наук или полковник в советские времена имели высокие статусы, но в одночасье потеряли и деньги, и престиж. Зато увидели, как огромное состояние очень быстро получили совершенно другие люди. Энергетика рождается в непредсказуемых местах, поэтому состояние не всегда делали выпускники университетов или дети из хороших семей. Многие были необразованными, многим не хватало чувства вкуса, чувства меры. Я помню, как «малиновые пиджаки» гуляли в первых кооперативных ресторанах, это было совершенно дикое зрелище. Естественно, это создавало враждебность.

Другое дело, что эти новые русские и не могли себя иначе вести. Человек, который получает неожиданное богатство, всегда сильно дестабилизируется. Откуда человеку взять образцы поведения ответственной элиты, если он никогда их не видел.

— В Советском Союзе вообще было пренебрежительное отношение к деньгам, которое до сих пор осталось, например, у некоторых учёных. Часто можно услышать: наше дело — придумать технологию, а уж как её коммерциализировать — не наша забота, пусть этим занимается кто-то ещё, а мы будем дальше развивать науку…

— Вы правы, помимо того что предприниматели первой волны вели себя вызывающе, было ещё и наследие государственного социализма. В плановом хозяйстве роль денег была низкая. В том, что деньги были вторичны, была своя прелесть. Максимизировать доход было практически невозможно, зато можно было минимизировать работу и увеличивать свободное время. Люди ведь должны как-то дифференцироваться, соревноваться друг с другом, а так как деньги играли малую роль, большую роль играли занятия в свободное время. Самовыражение, поэзия, музыка, домашние капустники, барды, все были страшно образованны, все занимались творчеством. И вдруг всё резко изменилось, ареной для соревнования стали богатство и потребление, а все предыдущие отличия и дистинкции оказались дисквалифицированы. Это тоже создало ситуацию напряжённости.

Презрение к коммерсантам — конечно, очень советское чувство: «Какие они бизнесмены, они просто обычные торгаши и спекулянты». Это так просто не изживёшь, у нас 70 лет легитимный способ делать бизнес — купить дёшево и продать дороже — назывался спекуляцией и карался по Уголовному кодексу. Уголовный кодекс отражает господствующую мораль — коллективистскую и не ориентированную на получение прибыли. Это были общие установки, с точки зрения которых люди смотрели на зарождающийся новый класс. В общем, есть целый комплекс причин, почему предпринимателей ненавидели.

— Как же предпринимателям первой волны удалось окультуриться?

— Всегда на таких сломах есть старые богатые и новые богатые. Новые русские богатели, взрослели, к 30 годам начали обзаводиться жёнами. Мало кто исследовал этот вопрос, но известно, что всегда в таких ситуациях происходит конвертация статуса старой элиты в деньги новой. Французская беднеющая аристократия выдавала своих дочек за новую буржуазию, смехотворную с точки зрения культурных навыков, но богатую. Так носители статуса, манер, культурного капитала получали доступ к деньгам, а новые богачи — к культуре.

У нас тоже сложилась похожая ситуация. Дочери представителей разных сегментов московских элит на выданье готовы были конвертировать свою культуру и свои связи в богатство. Про это есть жутковатый фильм «Москва» режиссёра Александра Зельдовича по сценарию Владимира Сорокина.

Начинает меняться стиль одежды, стиль поведения. Пусть меня простят за гендерную неполиткорректность, но это часто идёт от женщин. Женщины знают, как потратить деньги: на какую одежду, на какую недвижимость. Конечно, были и женщины-предприниматели, всё-таки у раннего российского капитализма — не женское лицо. Плюс люди начинают ездить за границу, смотреть, как ведут себя там. Процесс адаптации занял лет 10–15.

— А что происходит дальше? Какие социальные процессы?

— После первого передела собственности — приватизации — контроль во многом остался за бывшими советскими (красными) директорами, они скупали акции у нищающих трудовых коллективов, при этом не давали своим предприятиям умереть. Фабрики продолжали производить что-то не очень жизнеспособное, но какая-то социальная ответственность на них оставалась: они платили пособия, зарплаты, пусть нередко — товарами. В это время большие деньги зарабатывают молодые коммерсанты, и мы подходим к этапу второго передела. Созрели новые группы, готовые отобрать активы у красных директоров и создать из них более приспособленные к жизни холдинги.

Инструментами второго передела 1999–2004 годов стали закон о банкротстве и закон об акционерных обществах, судебная система и силовые структуры, частные и государственные. Захваты предприятий происходили при участии региональных властей, с молчаливого одобрения руководства исполнительной власти. Тогда оформились основные финансово-промышленные группы, которые существуют до сих пор. Они консолидировали отраслевые активы и создавали вертикально интегрированные холдинги во многих отраслях по типу «от скважины до бензоколонки». Это продолжалось до середины нулевых.

На этой волне предпринимательство трансформировалось. Предпринимательство — это в том числе набор неких навыков, обеспечивающих успех, но в разные периоды доминируют разные навыки. Чтобы определить источник предпринимательского успеха, надо понимать, какие навыки среда вознаграждает в данном состоянии общества, а какие навыки, наоборот, институты не поддерживают. У людей, которые полностью изменили структуру собственности активов в стране за какие-то пять-семь лет и которая до сих пор существует с некоторой поправкой на огосударствление, был навык комбинировать очень специфические ресурсы: нанять спецназ или частную армию, подкупить держателей реестров, откупиться от следствия, дать взятку судье или прокуратуре, чтобы присвоить актив или перепродать его. Это было дешевле, чем, например, скупать акции на бирже или покупать активы по рыночной цене.

— Кажется, что самым важным навыком в какой-то момент стало умение найти общий язык с чиновниками.

— Конечно, и он возник не просто так. Борьба между государством и капиталом была ещё в 90-е, это была борьба за налоги. Бизнесу было непонятно, зачем платить, если можно не платить, про социальную ответственность тогда никто не думал. Власть была слаба, не существовало эффективных механизмов и инфраструктуры для сбора налогов.

В конце 90-х — начале нулевых стала меняться мировая конъюнктура, цены на сырьё пошли вверх, началась трансформация. Тощая государственная казна начала пухнуть. Россия рассчиталась по внешним долгам, но экспортная долларовая выручка продолжала расти. Важно было не допустить «Голландской болезни» (Эффект Гронингена, негативный эффект, оказываемый влиянием укрепления реального курса национальной валюты на экономическое развитие в результате бума в отдельном секторе экономики. — Прим. «Секрета»), поэтому часть доходов стерилизовывалась. Госрасходы росли, была создана более эффективная налоговая система. Начался рост госаппарата, развивался госкапитализм, сначала скрытый, потом явный. Предпринимательство всё сильнее сближалось с государством. Альянс «предприниматель — чиновник» стал условием успеха, и самым важным навыком стало уметь договориться с чиновниками. Малый бизнес — с бандитами и милицией, средний региональный — с региональными властями, крупный — с первыми лицами государства.

— А что происходило в это время с силовым предпринимательством? Оно исчезло? Трансформировалось?

— Бандиты ушли либо в могилы, либо в тюрьмы, либо в легальный бизнес, Думу или региональные легислатуры. Была интересная новость о том, что Сергей Михайлов, которого называли лидером солнцевских, одним из первых воспользовался правом на забвение. Закон теперь предоставляет право вычищать информацию из интернета, но готово ли к этому общество? Можно ли считать, что капиталы 90-х, полученные под звуки стрельбы, теперь легитимны?

Так или иначе, сфера силового предпринимательства сузилась по мере укрепления государства и насыщения рынка репутационной информацией и кредитными историями. К тому же с 2000 года активировалась судебная система, бизнес стали обслуживать юристы, структурирующие контракты по ГК, а не по понятиям. А силовое предпринимательство осталось за сотрудниками правоохранительных органов и спецслужбами.

— Кстати, эти трансформации очень заметны по соцопросам школьников и студентов о том, кем они хотят стать. В ранних 90-х я помню заголовки: «Хочу стать бандитом», потом все захотели работать в «Газпроме» и делать карьеру чиновника. Интересно, ответит ли когда-нибудь большинство респондентов: «Хочу стать предпринимателем и работать на себя»?

— Я думаю, перемены в настроениях уже происходят. Действительно, когда создавались национальные чемпионы вроде «Газпрома», ЛУКОЙЛа, других крупных госкомпаний, все хотели работать в них. Это был 2006–2007 год, работа на госкомпанию символизировала успех, вселяла уверенность, обещала карьерные возможности в обмен на лояльность и дисциплинированность.

Для бизнеса тогда тоже была хорошая пора, потому что спрос постоянно расширялся за счёт притока валюты и постоянного роста доходов. Тогда началась революция в розничной торговле — розничные сети выходили в регионы, строилась логистическая инфраструктура. Но поскольку бизнес сращивался с властями, а иногда напрямую принадлежал им (вспомните, как часто оказывалось, что розничная сеть в регионе принадлежит губернатору региона), положение чиновника казалось более выгодным. Сейчас цены на нефть упали, инфраструктура во многом отстроена, и всё начало меняться.

— Изменились ли навыки, необходимые успешному предпринимателю?

— Да. Во времена президентства Дмитрия Медведева в стране попытались начать новое движение в сторону модернизации и переориентироваться на человеческий фактор, инновационную экономику, чтобы слезть с нефтяной иглы. Началась пропаганда стартапов, развитие информационных технологий, в регионах появились технопарки и инновационные центры. Государство решило взять на себя часть инновационных рисков и вкладываться в новую экономику. Возник новый язык, пришли венчурные фонды, банки стали создавать свои венчурные подразделения.

Всё это чуть не захлебнулось в 2011 году, когда случились протесты на Болотной площади. Креативный класс стал синонимом политической оппозиции, «Сколково» оказалось под политическим подозрением. Поведение государства вернулось к формуле, согласно которой успеха в бизнесе не должно быть без политической лояльности. Сейчас пространство для манёвра у государства стало меньше. То, что сырьевая конъюнктура на мировом рынке ухудшилась, — подарок предпринимателям, хотя для многих секторов это означает сужение спроса. Престиж госкапитализма и нефтяной отрасли упал, на рынок выходят новые люди, которые хотят делать свои проекты и бизнес, но не торопятся выражать политическую лояльность. По моим наблюдениям, сдвиг происходит, он совпадает со сменой поколения, с вхождением в активную жизнь родившихся после СССР и готовых снова полагаться на свои силы, а не подносить портфель менеджерам госкомпаний.

Читайте все тексты специального проекта «25 лет бизнеса в России»

Фотография на обложке: Александра Карелина / «Секрет Фирмы»