Андрей Мовчан: «Буржуазная революция произойдёт, когда у власти закончатся ресурсы»

На прошлой неделе владельца аэропорта Домодедово Дмитрия Каменщика всё же поместили под домашний арест. Юристы называют предъявленные обвинения абсурдными, прокуратура — незаконными. Руководитель экономической программы Московского центра Карнеги Андрей Мовчан считает это дело знаковым и предлагает рассматривать его в исторических терминах — как крупный феодальный конфликт. «Секрет» поговорил с экспертом о том, как устроен современный российский феодализм, и о предпосылках для буржуазной революции.

«Россия ещё до революции 1917 года жила в системе, очень близкой нашей нынешней»

— Как, на ваш взгляд, бизнесу и инвесторам следует интерпретировать арест Дмитрия Каменщика?

— В том, что произошло, нет ничего нового или неожиданного. Вообще, в современном мире, если говорить очень грубо, есть только две модели правоприменения. Существует модель более современная, основанная на своде гласных законов, которые в равной степени применимы ко всем членам общества. Её характеризует наличие института суда, который имеет эксклюзивные полномочия на определение соответствия законам, а способом такого определения является открытое соревнование обвиняющей и защищающейся сторон. При этом, как правило, почти все члены общества активно участвуют в обеспечении независимости суда — через участие в коллегиях присяжных, через выборы судей и т. д. Краеугольным камнем такой системы является незыблемое и хорошо защищённое право частной собственности.

Существует также классическая система, в которой основой является право сильного — в иерархическом обществе это право того, кто находится выше в иерархии. Наиболее ярко эта система видна на примере феодальных государств — в частности, в средневековой Европе. В такой условно феодальной системе право собственности, даже если оно провозглашается, на практике заменено временным правом пользования, делегированным из высшей точки иерархии: от короля, вождя, президента — вниз по цепочке.

Разумеется, нет стран, в которых функционирует только одна система в чистом виде. Во всех странах, от США и до Сьерра-Леоне, присутствуют элементы обеих систем. Вопрос в том, какая система доминирует и насколько это выражено. Россия находится на этой шкале намного ближе к «феодальному» краю, и элементы, имитирующие современную систему права, у нас соседствуют с мощной и на самом деле определяющей конструкцией права феодального. О том, что в России главенствует именно феодальное право, мы знаем даже не с 2003 года, когда посадили Михаила Ходорковского, и даже не с начала 1990-х, когда проходили залоговые аукционы, а милиция срасталась с бандитами и управлялась местными начальниками.

Россия ещё до революции 1917 года жила в системе, очень близкой нашей нынешней, а революция фактически утвердила доминирование феодального права даже в идеологии: диктатура пролетариата, одна партия, партийная иерархия, стоящая над органами управления, — и довела до логического абсолюта замену собственности на временное право пользования на всех уровнях иерархии государства. Элементы современного права внутри этой системы всегда были вторичны и проявлялись в частных, не очень важных областях.

В конце 1990-х у бизнеса появились надежды, что элиты, получив в использование большие объёмы собственности, захотят закрепить их в своём владении, и ситуация поэтому будет постепенно меняться в сторону примата современной системы правоприменения. Но эти надежды не оправдались — нефтяные доходы позволили власти в начале XXI века консолидировать собственность, поставить в зависимость от себя крупный капитал и фактически вернуть систему к уровням конца XIX века.

— Давайте вернёмся в то время, когда у бизнеса были надежды. Структуры Каменщика контролируют Домодедово как раз с начала 2000-х и с тех пор постоянно воюют с государством. Десять лет назад, комментируя конфликт Домодедово с Росимуществом, Владимир Путин говорил, что «государство не должно разрушать успешно функционирующий бизнес». Это была просто декларация, или чем-то Россия 2008 года всё-таки отличается от современной?

— То, что сказал Владимир Путин, только подчёркивает феодальную природу власти. Оставим даже в стороне его лукавство — государство в России разрушало и разрушает успешно функционирующие бизнесы, и это не секрет для президента. Если бы он хотел подчеркнуть значимость конкурентного права и равенство конфликтующих сторон перед законом, он бы предложил адресовать все вопросы независимому суду. Эта фраза — «государство не должно разрушать успешно функционирующий бизнес» — фактически диктует суду, что ему делать, устанавливает примат феодального права.

— Потому что из этих слов следует, что государство в принципе на такое способно?

— Нет, конечно. Да и сама посылка неверна. А что, успешный наркокартель не надо разрушать? Или успешную сеть публичных домов? Здесь как раз проблема феодального права. Президент, являющийся верховным сюзереном, говорит, что мы не должны разрушать успешный бизнес. Что по этому поводу говорит закон, что думает суд — неважно. Любой суд в такой системе — это просто имитация. Фактически речь идёт о реализации системы, в которой все обращаются за справедливостью к королю.

О том, что современная Россия устроена именно так, бизнесмены прекрасно знают. Те, кто не ушёл из бизнеса в последние годы, когда исчезли иллюзии, что система будет реформирована, стали активно к ней приспосабливаться, встраиваться в неё, искать протекцию высокого уровня. Отсюда всплеск словесной лояльности и исчезновение здоровой критики власти. Отсюда стремление продаться государству или крупным феодалам, приближённым к трону. Отсюда же и массированный вывод капитала — своими деньгами хочется владеть, а не управлять ими в интересах короля.

— Система, о которой мы говорим, не выглядит статичной. Каменщик в разное время обвинял власти в попытках рейдерского захвата аэропорта, но с его слов выходило, что это игра по правилам. До первой ошибки с его стороны. То, что мы сейчас видим, говорит, что правила изменились?

— Если государство ждёт ошибки бизнесмена, чтобы совершить рейдерский захват его компании, это говорит о том, что ни о каком законе речи нет всё равно. Государство, которое так действует, можно назвать раннефеодальным — ещё неуверенным в себе. В позднефеодальном государстве бизнес можно отнять, не дожидаясь ошибки.

Что касается изменений, в последние годы наше государство действительно чаще использует феодальное право, чем десять лет назад. Его примат стал государственной идеологией и снова укрепился в умах населения. Возможно, дело просто в том, что десять лет назад это было не очень нужно государству. Денег и так было много, ростки современной системы можно было благожелательно разрешать и даже бравировать их наличием. Сейчас феодалы разного уровня начинают открыто демонстрировать, как, по их мнению, должно выглядеть правоприменение. Это хорошо видно на примере Сергея Собянина — истории Домодедова и сноса московских ларьков на самом деле очень близки.

«Феодальная система делает риски ведения бизнеса запредельно высокими»

— Снос торговых павильонов в Москве власти прямо оправдывали тем, что все, мол, знают, какими способами они были легализованы. В деле Домодедово и ранее в деле «Башнефти» так никто не говорит, но ощущения похожие.

— О чём и речь. В ситуации со сносом ларьков очень важно понимать, что огромная проблема в действиях Сергея Собянина не связана с тем, законно они были построены или нет. Собянин в рамках современной модели — это в любом случае не тот человек, который вправе это определять. Он чиновник, выбранный нами для решения наших проблем, не более того.

В нашей же модели московский мэр является крупным феодалом, который управляет большой территорией в соответствии с мандатом, который он получил от ещё более крупного феодала. Поэтому он решает, что правильно, а что нет, что соответствует закону, а точнее — его протекции, а что не соответствует. Люди, которые всерьёз обсуждают, законно ли были построены эти киоски, показывают себя абсолютными апологетами феодальной системы права. По сути, они обсуждают, добрый ли у них барин, может ли он с точки зрения его феодального права определять, что есть справедливость. Это не имеет никакого отношения к закону.

Реставрация феодальных отношений, конечно, не убьёт страну. Но она ведёт нас в архаику, в плохую экономику с низкой продолжительностью жизни, высоким уровнем преступности, неконкурентоспособностью, отставанием от мира в развитии по всем статьям, кроме узкого спектра индустрий, в рамках которых конкурентные преимущества страны не зависят от системы управления — в частности, такими являются индустрии добычи сырья. Феодальные государства имеют естественную тенденцию к натурализации хозяйства (сегодня у нас это вежливо называют импортозамещением), закрытию рынков, в том числе рынка труда, как на вход, так и на выход. Тем не менее есть много примеров государств, которые так существуют. Плохо, но стабильно.

— А независимый бизнес вообще является необходимым условием для построения общества какого-никакого достатка?

— Бизнес необходим любому государству — даже самому феодальному. Что, вас Владимир Путин будет стричь в парикмахерской? Но в феодальной системе бизнес весь будет зависеть от феодалов разного уровня: малый бизнес — от муниципальных чиновников, более крупный — от мэров, самый большой — от президента и премьер-министра или людей, которым они делегируют соответствующие полномочия.

Предприниматели будут приспосабливаться, будут договариваться, отдавать половину доходов зятю чиновника, чтобы не лишаться всего. Конкуренция будет опеделяться не способностями или энергией, не качеством продукта, а близостью к феодалу, готовностью «лечь под систему», нарушать формальные законы и моральные нормы. Социальные лифты будут выносить наверх не способных больше сделать и более умных, а более беспринципных и тех, у кого есть родственные связи. Проблема не в том, что бизнеса не станет, а в том, что он будет работать плохо. Сейчас — хуже, чем в развитых странах, через десять лет — хуже, чем в большинстве развивающихся, через 50 лет — хуже, чем более или менее везде.

— В какой момент в феодальном государстве начинается восстание баронов? В 2014 году за Евтушенкова вступились бизнесмены и чиновники. О деле Каменщика почти все говорить или отказываются, или ограничиваются дежурными фразами. При этом на Красноярском экономическом форуме многие довольно жёстко критиковали экономическую политику государства.

— Это разные вещи. Одно дело — система права, другое — свобода слова. Нет никакой проблемы в том, что барон предлагает инвестировать, развивать промышленность или поддерживать науку. Нет ничего удивительного, если барон предлагает «здоровую критику», особенно если королю нужно провести изменения и для этого он хочет создать иллюзию запроса со стороны баронов. Это не идёт в разрез с основной парадигмой феодального общества — протекционной системой управления.

Другое дело, если какой-нибудь барон скажет, что ему не нравится, когда президент подменяет собой закон, или когда мэр Москвы вместо суда решает, что ему сносить. Это уже покушение на «скрепы», потому что наша реальная скрепа — феодальные отношения. Именно поэтому Борис Титов, который явно претендует на роль системного выразителя дум предпринимателей, всегда очень аккуратен в своих высказываниях.

В советское время можно и нужно было критиковать что угодно, нельзя было только трогать роль КПСС и ленинское учение. Так и здесь. Всё, что не подрывает основы феодальной системы, приветствуется. Всё более здравое (например, предложения развивать науку) приветствуется больше, всякие глупости (вроде призывов напасть на Америку) — отметаются, не надо думать, что феодалы идиоты, они вполне разумны. Проблема в том, что феодальная система делает риски ведения бизнеса запредельно высокими, закрывает социальные лифты для талантов и конкуренцию качеством подменяет конкуренцией лояльностью. Так что любые здравые идеи становятся неосуществимыми.

«Несменяемая власть стремится контролировать капитал»

— Какую роль в этой системе получит «группа по взаимодействию бизнеса и правоохранительных органов», о создании которой Александр Шохин договорился с Владимиром Путиным?

— Я думаю, вы понимаете, как смешно это звучит: «группа по взаимодействию бизнеса и правоохранительных органов». Это уже не обыкновенный феодализм, а скорее бандитский, ранний феодализм — если ему не хватает системы и нужны такие «решальщики». На самом деле не существует и не может существовать противостояния между правоохранительными органами в целом и бизнесом в целом. Есть конфликты между отдельными бизнесменами и отдельными личностями в правоохранительных органах.

Что сделает эта группа, если встанет вопрос о конкретном генерале, который хочет отжать бизнес у конкретного бизнесмена? Подскажет, сколько дать денег другому генералу, чтобы он помог договориться? Не думаю, что такие вопросы можно решать централизованно. Дела Каменщика и Евтушенкова — это крупные феодальные конфликты. Определяется, у кого сколько власти. Евтушенков думал, что у него власти много. Объяснить, что это не так, мягко не получилось — пришлось действовать жёстко. Возможно, и Каменщик оказался в такой ситуации. А впрочем, мы не знаем, что именно с ним происходит, и не скоро узнаем. Единственное, что понятно —предъявленные обвинения абсурдны и смешны, они используются как ширма для какой-то другой операции.

— Вы часто говорите, что доля частного бизнеса в экономике находится в прямой зависимости от сменяемости власти...

— Не совсем так. Не доля, а качество и скорость развития.

— Хорошо. Почему качество и скорость развития бизнеса зависят от того, меняется власть или нет?

— По многим причинам. Прежде всего потому, что несменяемая власть стремится контролировать капитал. Если бизнес не может развиваться согласно своим законам, а должен служить государству, самые талантливые и самые умные граждане решают заняться чем-то ещё. За последние 15 лет мы потеряли огромное количество людей: уходили на пенсию, за границу, во власть. При этом, теряя людей, не готовых мириться с ситуацией, вы получаете кардинальное снижение стандартов ведения бизнеса. Если власть может прийти и отжать у вас бизнес, предприниматели начинают так же вести себя с конкурентами.

У нас серьёзные внутренние неисполнения обязательств в экономике начались после того, как платежи начал регулярно задерживать «Газпром». Я работаю в бизнесе давно и прекрасно помню, что в конце 1990-х в России не было вопроса, заплатят тебе по договору или нет. Впоследствии чем чаще госкомпании кидали контрагентов, тем чаще и бизнесмены делали так же. Власть воспитывает. Если разрешить людям вести себя плохо, они будут вести себя плохо. В результате умные, сильные и хитрые люди сейчас или идут в госорганизации и во власть или уезжают.

— Как можно описать предпосылки, которые необходимы для того, чтобы феодальная система сменилась иной? Что нужно для буржуазной революции?

— Очень часто революции происходят так, что обыватели этого даже не замечают. У нас слова «революция» очень боятся, хотя совершенно необязательно, чтобы в процессе произошёл хотя бы один выстрел. Революция — это просто коренное изменение.

На Западе так называемые буржуазные революции начали происходить в тот момент, когда у властей пропали ресурсы, позволявшие им консолидировать капитал. В Европе такими ресурсами были земля и продукты земледелия. В какой-то момент феодалы остались с землёй, которая мало что стоила, а с другой стороны оказались миллионы людей, обладавшие ноу-хау и новыми средствами производства. Можно консолидировать землю или нефть, но труд консолидировать нельзя, разве только в концлагерях (это, кстати, была идея Троцкого, который отлично понимал, почему феодализм проиграл, и за счёт трудармий хотел консолидировать и этот ресурс).

Предприниматели начали заботиться о сохранении частного капитала независимо от воли короля — им потребовались права собственности. Как только у вас появляются права собственности, конкуренция из экономической области переходит в политическую — частный капитал финансирует частную политику. Заканчивается всё конкуренцией за власть, формированием независимого правосудия, поскольку крупному капиталу становится выгоднее снизить свои риски и государство начинает зависеть от институтов, которые созданы предпринимателями.

— Ресурс, который составляет силу наших феодалов, уже сильно обесценился.

— По сравнению с остальной экономикой он всё равно очень мощный и его хватит ещё на много лет. Как показывает практика, изменениям может предшествовать долгий период закручивания гаек, сопровождаемый снижением конкурентоспособности в мире, потерей систем управления и деинституционализацией. Вспомните, например, период реставрации Бурбонов во Франции. Аргентина вошла в период реставрации феодальной системы права в 1916 году и с переменным успехом прожила в нём уже почти сто лет.

Мы, скорее всего, ещё долго будем жить в своеобразном гибриде России Николая I, испуганной декабристами, России Николая II, пытающейся удержаться в конкуренции с Западом, ничего не меняя, и СССР Леонида Брежнева, отвечающем на внешние вызовы закрытием границ и тотальным карго-культом.

Только если не найдётся замены нефтяному ресурсу (а вероятность такой замены высока, так как Россия обладает большими территориями с благоприятным климатом, и новым ресурсом, возможно, станет земля, а Россия будет мировым поставщиком продовольственного сырья), постепенно будет происходить вытеснение феодальной системы современной. Это, конечно, если не случится катастрофы — сто лет назад такая катастрофа, спровоцированная Первой мировой войной, остановила намечавшийся прогресс и отбросила страну назад.

Фотография на обложке: Sovfoto / UIG via Getty Images